Он писал:
«Не страдаешь ли ты от болезни проповедей, как мы здесь? Это что-то! Какая набожность окружает нас! Дорогая Минетта, надеюсь, ты, как и все сохранившиеся представители нашего славного семейства, вовсю дрыхнешь в те часы, когда полагается слушать в благоговейной тишине божественные наставления. Но на днях мне пришлось пожалеть о своей привычке. Саут — наш проповедник, прямой малый, из тех, что рубят правду-матку прямо в глаза — ив самом деле имел все основания порицать Лодердейла во время субботней проповеди. Лодердейл если захрапит, то и мертвого разбудит, неудивительно, что Саут прервался в середине проповеди и приказал растормошить его.
— Сударь мой! — загремел он на весь зал, — вы храпите так громко, что можете разбудить короля».
«Боже, как я хочу быть с ним, — думала Генриетта, — как хочу вновь услышать его голос».
Она родила до срока, и родила дочь. Как и Филипп, она мечтала о сыне. Мария-Тереза родила дофина — наследника Франции, и Филипп черной завистью завидовал брату, ибо Людовик имел сына и наследника, а у него была всего лишь дочь.
А вдруг, подумала Генриетта, моя маленькая дочь в один прекрасный день выйдет замуж за сына Людовика? И тогда, возможно, я обрету покой, и эти годы мучений и переживаний покажутся мне смешными и навсегда отойдут в прошлое?
А пока она находила утешение в мыслях о Чарлзе. Она мечтала оказаться рядом с ним, услышать его веселый смех, ловить его остроумные замечания, наслаждаться его внешним цинизмом, под которым скрыта нежнейшая в мире душа. ***
Через несколько недель после рождения ребенка Монталэ передала Генриетте, что де Гиш умоляет о свидании с ней. Его отец, маршал де Грамон, выхлопотал для него командировку в действующую часть, и он вот-вот должен покинуть двор.
Генриетта, ценившая в красивом молодом человеке его образованность и тонкий ум, выразила сожаление по случаю его отбытия и согласилась принять его.
Он вошел, упал перед ней на колени и поцеловал руку.
По его словам, он был в отчаянии, прослышав про ее болезнь. Он очень огорчен тем, что вынужден покинуть двор, и ему известно, что это дело рук его врагов. Он хотел, чтобы Генриетта знала: где бы он ни оказался, он будет носить в душе память о ее великодушии и любезности и всегда будет любить ее превыше всех остальных.
Для Генриетты такое выражение привязанности и преданности оказалось бальзамом на душу. Она со всех сторон слышала слухи о все возрастающей увлеченности короля Ла Вальер. Говорили даже, что застенчивая фрейлина ждала от короля ребенка. Так что Генриетта не могла без сочувствия слушать объяснения графа.
Он ушел от нее, заверив в вечной преданности; но в доме Генриетты оказались шпионки, и не успела за де Гишем закрыться дверь, как к ней пришел Филипп с разговором о том, что поступок Генриетты вызвал раздражение ее свекрови, королевы Анны.
— До ее ушей дошло, что ты принимала в своих покоях молодого человека.
— Молодого человека?
— Кто-то увидел де Гиша, выходящего по задней лестнице.
— Это смешно, Филипп. Де Гиш — твой друг.
— И кажется, больше чем просто друг.
— Отнюдь. Он видит во мне всего лишь жену любимого друга.
— Так это не правда, что ты и де Гиш — любовники?
— Разумеется, нет! Будь я женой кого угодно, а не тебя, он бы оставил меня без внимания.
— Он так сказал?
— Я так предположила, — сказала Генриетта.
Филипп улыбнулся.
— Бедный де Гиш! Быть удаленным от двора! Он в отчаянии. Ничего, скоро он вернется, а это станет хорошим уроком для него. Генриетта, ты просто искусительница. Мне начинает казаться, что наш брак — подарок судьбы. Это так славно — быть отцом. Хотя… я бы хотел иметь сына.
— Тебе непереносимо, что у Людовика есть что-то, чего нет у тебя, Филипп?
— Людовика? — переспросил он. — Королева — заурядное создание. Он ненавидит ее. А Ла Вальер… она тоже некрасива. Может быть, он клюнул на нее потому, что хотел бы другую, но не рискует предложить ей сделаться его любовницей. У него сын… но кто знает, со дня на день ребенок может… У меня будет сын. Моя жена — самая обольстительная женщина двора. Почему бы мне не иметь еще и сына, а, Генриетта?
Он улыбнулся, и она отпрянула от него. «О, Чарлз, — мелькнуло у нее в голове, — брат мой, если бы я могла быть рядом с тобой в Уайтхолле».
Глава 9
Генриетта лежала в постели: она нуждалась в отдыхе, потому что вновь была беременна. За последний год она с головой погрузилась в безудержно веселую жизнь двора, пытаясь скрыть от других раны, не дававшие ей покоя. Людовик по-прежнему был страстно увлечен де Ла Вальер. Невзирая на протесты матери, он упорно не желал оставлять ее и держал при дворе, даже когда та была на сносях.
Но ни королева Мария-Тереза, ни новая любовница короля так и не стали центром праздников и балов, Генриетта и только Генриетта была и оставалась душой всех этих дворцовых забав и развлечений. Она взяла под опеку крупнейших мыслителей и художников Франции. Мольер посвятил ей свою «Школу женщин». Ряд образцовых праведников из числа дворян заявили, что сего драматурга за написание им «Тартюфа» следует сжечь на костре, но Генриетта лишь посмеялась над ними, и более того, настояла на присутствии короля при постановке пьесы в Вийе-Коттерэ. Она давала аудиенции Мольеру, наслаждаясь общением с ним, и от души смеялась его рассказу о том, как он придумал имя для своего героя Тартюфа. По его словам, ему довелось наблюдать за двумя набожными священниками: сложив руки и молитвенно воздев глаза к небу, они исполняли свои религиозные обязанности, когда в помещение, где они молились, внесли корзину трюфелей. Священники продолжали молиться, поминая Бога и всех святых и подавляя свой бренный аппетит, но глаза их были прикованы к трюфелям, а по подбородку бежала слюна. Наконец, не выдержав, они оборвали службу и бросились к корзине с криками «Тартюффоли! Тартюффоли!».
Расин посвятил Генриетте «Андромаху», заявив, что только благодаря ее покровительству он сумел в эти тяжелые для него годы создать подобное творение. Пользовался ее протекцией и Лафонтен.
Она стала благодетельницей артистов, и во время ее негласного царствования при дворе Людовика французский двор стал средоточием культуры в Европе, и люди то и дело вспоминали о днях царствования Франциска I и его сестры Маргариты.
Чарлз писал ей, что желает видеть ее при своем дворе в роли его королевы. Он наконец-то женился — на португалке. Та, возможно, была и некрасива, писал он сестре, но он относится к жене благосклонно, поскольку она, во-первых, богата, а во-вторых, по сравнению со своими фрейлинами — страшилищами и дуэньей — сущим монстром, может показаться просто красавицей. По его словам, он сам себе забавен в роли хорошего мужа, и, к удивлению жены, неплохо справлялся с этой новой для него ролью. У него были свои развлечения:
