Королева отпустила руку ребенка и шагнула к Анне, чтобы обнять ее, но та, изможденная долгой дорогой и тревогами предыдущих дней, упала в обморок. Теперь стало очевидным, что только исступленная решимость передать принцессу в руки матери и только матери придавала ей необходимые силы. Задача была выполнена, и пришло время заплатить за умственное и физическое перенапряжение, которое ей пришлось испытать.
В своих покоях в Сен-Жерменском замке Генриетта-Мария беседовала с племянницей — мадемуазель Монпансье. Генриетта-Мария была интриганкой по натуре; когда ей что-то было нужно от человека, она проявляла редкую настойчивость и упорство. Ей предстояло решить три проблемы: увидеть Англию умиротворенной, а мужа — в венке триумфатора, воспитать детей в римско-католической вере и, наконец, организовать для них подходящие браки.
С ее точки зрения эти желания были совершенно естественны. Ведь в брачном контракте между нею и мужем черным по белому записано, что дети должны воспитываться в вере матери. Но муж не сдержал слово: вся Англия восстала бы против него; слишком свежи были в памяти годы царствования Марии Кровавой-Тюдор, и страну переполняла решимость не допустить повторения тех ужасных дней.
Генриетта-Мария любила мужа и была предана семье, но, как стойкая католичка, она в первую очередь была предана религии. Сама судьба отдала ей в руки принцессу Генриетту, хотя бы один ее ребенок не будет осквернен лживым учением протестантов. Отцу Сиприену открылось широкое поле деятельности, и на данный момент — никаких препятствий, ибо Анна Дуглас, леди Далкейт, протестантка, наставница принцессы, серьезно заболела по приезду в Сен-Жермен и не могла участвовать в воспитании принцессы, не могла напомнить королеве о выборе Карла, следовавшего при крещении ребенка желаниям и воле своего народа. А ведь она бы напомнила об этом, мрачно подумала Генриетта-Мария, даже если бы для этого пришлось пойти на ссору с королевой. Анна поступила бы в соответствии со своим долгом, как она его понимала. Было бы совсем некстати ссориться с Анной сразу после ее триумфального прибытия во Францию. И вот — болезнь. Может быть, прав отец Сиприен, видя во всем промысел Божий: во-первых, дочь королевы привезена во Францию в столь юном возрасте, что душа ребенка еще не успела проникнуться еретической скверной, во-вторых, сразу по приезду протестантскую наставницу принцессы сразила лихорадка, и она, таким образом, уже не могла вмешаться в процесс воспитания. Отец Сиприен, не останови его королева, и в великом мятеже и гражданской войне увидел бы перст Божий: ведь не будь их, принцессу вряд ли удалось бы спасти от заблуждений ложной веры.
Генриетта-Мария не заходила так далеко в своих рассуждениях о воле Божией, но в любом случае она испытывала большое облегчение от мысли, что ее дочь теперь удалена от ереси и королева как царствующая особа может подумать о браках детей. Среди этих браков на первом месте стояла женитьба принца Уэльского Чарлза, наследника престола.
Он был еще мальчиком, шестнадцатилетним подростком, слишком юным для женитьбы, но принцы обычно женятся молодыми. Генриетта-Мария, у которой было семь пятниц на неделе, беспрестанно просчитывала все возможные на данный момент партии, отбрасывая одни варианты, оставляя другие. В том случае, если Чарлзу суждена жизнь в изгнании, ему лучше всего подошла бы богатая жена, но если он станет королем, речь должна идти о жене королевской крови. Но богатство и в этом случае не помешает: в пользе этого качества королеве пришлось убедиться, оказавшись в изгнании. Она не раз думала, что с ней могло быть, если бы в ней видели не дочь всеми любимого Генриха IV, а, скажем, всего лишь внучку повсеместно презираемого Генриха III. Впрочем, кто бы мог ответить на этот вопрос?
Королева пристально рассматривала сидящую перед ней девушку. Принц Чарлз находился на пути в Париж, и мадемуазель казалась ей наиболее подходящей партией для сына.
Мадемуазель де Монпансье, известная в стране не иначе как мадемуазель французского двора, приходилась Генриетте-Марии племянницей: она была дочерью брата королевы Гастона, графа Орлеанского. К сожалению, мадемуазель сильно задирала нос. Богатейшая из наследниц Европы, кузина юного короля Людовика XIV, она считала себя ко всему прочему еще и неотразимой красавицей, и хотя ухаживания принца Уэльского — пока, правда, в лице его матери — льстили девушке, но она не показывала виду и предпочитала держаться с равнодушием.
Вот и сейчас она небрежно расправила оборки роскошного парчового наряда, подчеркивающего ее великолепную фигуру, и каждый ее жест говорил: она обворожительна, молочно-розовый цвет ее лица восхитителен, а пышные светлые волосы и вовсе бесподобны. Для королевы не были секретом претензии племянницы слыть не только богатейшей наследницей, но и красивейшей девушкой Франции, и сейчас, воочию наблюдая ее замашки, Генриетта-Мария почувствовала, как закипает в душе бунтарский дух, миниатюрные ручки сжимаются в кулаки, а изящная ножка вот-вот готова топнуть.
— Мой сын скоро будет с нами, — сказала королева, сдержав себя. — Я с таким нетерпением жду этого дня.
— Ах, драгоценнейшая тетя, как это, вероятно, прекрасно в вашем положении изгнанницы, томящейся в чужой стране, узнать, что семья ваша ускользнула из рук этих варваров-мужланов.
— В чужой стране? — воскликнула королева. — Мадемуазель, я родилась в этой стране. Я любимая дочь покойного короля Франции.
— Какая жалость, что он умер, так и не увидев вас, — с ядом в голосе сказала мадемуазель.
— Ах! Его смерть была величайшей трагедией для страны. Я закипаю негодованием всякий раз, когда прохожу по Рю де ля Ферроньери, где сумасшедший монах пронзил его сердце кинжалом.
— Драгоценная тетя, вы так сильно переживаете по поводу того, что быльем поросло, хотя у вас столько поводов для переживаний сейчас.
Генриетта-Мария с раздражением взглянула на племянницу. Мадемуазель, надо отдать ей должное, умела наносить удар в самое больное место. Сейчас эта надменная юная красавица напоминала тете, что она, кузина короля, дочь монсеньора Франции — старшего брата короля, проявляла прямо-таки неслыханную любезность, тратя свое драгоценное время на беседу с бедной тетушкой-изгнанницей.
Когда это было необходимо, Генриетта-Мария умела подавить гнев.
— Мой сын очень вырос, он уже совсем мужчина. Говорят, он поразительно похож на своего деда — моего отца.
— Только внешне, надо полагать, ваше величество. Ваш отец, наш великий король Генрих IV, был не только величайшим из королей, но, как всем известно, и величайшим любовником Франции.
— Мой сын тоже будет любить глубоко и со всей страстью души. Есть в нем что-то, что заставляет так думать.
— Остается надеяться, что он не станет по примеру деда источником страданий для своей жены и не будет заводить такое же бесчисленное количество любовниц.
— О, нет, ведь в нем течет и отцовская кровь, а более благородного, более преданного человека, чем мой Карл, невозможно себе представить. Мне, его жене, вы-то уж можете поверить!
— Если так, то вам, дорогая тетя, и в самом деле невероятно повезло с мужем. Когда я стану выбирать мужа, я тоже буду искать в нем прежде всего такое качество, как верность.
