— По крайней мере он знает, что вы очень любите своего брата.
Генриетта отвернулась от мадам де Суассон, но та коснулась ее рукой.
— Простите меня, мадам. Видите ли, я любила короля… потом де Варда… Мне сразу нужно было рассказать вам о планах де Варда погубить вас и де Гиша.
Генриетта повернулась к больной женщине.
— По крайней мере, вы рассказали сейчас. Этого вполне достаточно.
— Так значит, мадам, я прощена? Генриетта кивнула и поспешила уйти. Нужно как можно скорее увидеть Людовика! Между ними не должно быть и тени сомнения!
Но прежде чем это произошло, у нее родился ребенок. На этот раз мальчик.
Лежа в постели с ребенком на руках, она ощутила, что в какой-то степени имеет в его лице возмещение за все перенесенные мучения.
У Филиппа словно крылья выросли. Король прислал поздравления и обещал мальчугану пенсию в 50 000 крон. Анна Австрийская также объявила, что удовлетворена рождением ребенка, и это понятно: дофин постоянно болел, а его сестра недавно умерла. Генриетта-Мария написала, что не в силах выразить свою радость. Чарлз, серьезно простудившись после того, как в жаркую погоду снял куртку и парик, смог написать лишь через несколько дней и тоже сообщил о своем ликовании по случаю рождения племянника.
Ей страстно хотелось ответить ему, написать, что она попала в немилость королю и страшно страдает из-за этого, но потом она усомнилась. Поймет ли ее Чарлз? Не покажутся ли ему глупостью подобные переживания? Сам он любил легко и без проблем, да не одну женщину, а сразу многих. Кто знает, может, такой подход к жизни — лишнее свидетельство его житейской мудрости?
Лишь какое-то время спустя, поднявшись с постели после родов, она добилась желанной аудиенции у Людовика.
— Мне нужно, — твердо сказала она, — поговорить с вашим величеством наедине.
Людовик склонил голову в знак согласия, и сердце ее замерло: такими холодными были его глаза.
Едва они остались одни, Генриетта воскликнула:
— Людовик, возникло страшное недоразумение, и нам нужно все выяснить! Он бесстрастно ждал. Она торопливо продолжила:
— Это ложь от начала и до конца, будто мы с братом составили заговор против тебя.
Он не ответил, и она умоляюще продолжила:
— Людовик, неужели ты способен поверить в такое?
— В твою влюбленность в брата — да.
— А что в этом преступного?
— Она слишком бросается в глаза.
— И что?
— Братьям и сестрам следует питать определенное уважение друг к другу, но твоя любовь к королю Англии выходит за всякие рамки.
— Что в этом плохого, даже если это так?
— Я без всякой задней мысли беседовал с тобой о важнейших вопросах государственной жизни… о государственных секретах, потому что ценил твой острый ум. Я не мог подумать даже, что ты способна на такое предательство: посвящать в наши разговоры короля другой страны, пусть даже этот король — твой брат.
— Тебя ввели в заблуждение. — Она внезапно прервала речь, и слезы ручьями заструились по ее щекам. Всхлипнув, она продолжила:
— И самое страшное даже не то, что ты мог подумать обо мне такое, а что ты способен такими холодными глазами смотреть на меня.
В Людовике тотчас проснулась прежняя жалость к бедной кузине, такой хрупкой и изнуренной выглядела она после всех выпавших на ее долю за последнее время испытаний. Он подошел к ней и обнял за плечи.
— Генриетта, — сказал он, — может быть, ты сделала это просто по недомыслию.
— Я ни перед кем не грешна. Ни за что и ни при каких обстоятельствах я не выдала бы кому бы то ни было твоих тайн. Неужели ты так и не понял, что единственное мое желание — служить тебе.
— Мне и Чарлзу.
— Да, я его люблю, пусть это предосудительно. Но он никогда в жизни не попросил бы меня об услуге, которая хотя бы косвенно могла поставить меня в двусмысленное положение и которую по моему разумению не следует делать.
— Итак, ты сказала, что любишь Чарлза. Об этом мне было известно и раньше. А как насчет Людовика?
— Я люблю вас обоих.
— Разве можно любить сразу двоих?
— Он мой брат.
— А я, Генриетта?
— Ты… ты человек, с которым я хотела бы провести остаток своих дней… если бы это было возможно.
— Женщины, как правило, любят таких мужчин больше, чем братьев.
Она не ответила, и он нежно поцеловал ее щеку.
— Я ошибался в отношении тебя, Генриетта, но теперь клеветники будут наказаны. Но однажды может настать день, когда тебе придется решить, кого из двух королей ты любишь больше.
— Надеюсь, этот день не наступит. Он взял ее руки и поцеловал их.
— Это было бы величайшим счастьем для меня — знать, что мне принадлежит первое место в твоем сердце, — сказал он. — Что ж… однажды я, быть может, и смогу в этом убедиться…
Но на этом злоключения Генриетты не закончились.
Графиня Суассон, поправившись, казалось, пожалела о своем великодушном признании. Людовик не выполнил обещания наказать де Варда, и тот по-прежнему оставался в силе. Генриетте стало известно, что они уже вдвоем вознамерились опорочить ее в глазах короля; де Бард потому, что знал о ее ненависти к нему и осознавал невозможность сделать ее своей любовницей, графиня — потому, что теряла разум от близости с де Бардом, и чтобы угодить ему, была готова на все.
Генриетта чувствовала, что Людовик по-прежнему относился к ней с недоверием и по-прежнему полагал, что она состоит в тайной переписке с братом. Вернуть доверие Людовика — эта задача казалась теперь ей самой главной, и, увы! — слишком трудноисполнимой.
К тому времени де Гиш вернулся ко двору. Людовик пошел на это при условии, что он не будет пытаться видеться с Генриеттой. Но влюбленный де Гиш не удержался и написал ей, и де Вард, притворившийся его другом, пообещал передать записку ей в руки.
Случилось это недели через две после рождения сына Генриетты, маленького герцога де Валуа. Она получила от де Варда записку, где тот уверял, что стал жертвой недопонимания и умолял встретиться с ним для объяснения.
Генриетта была взволнована, и, поскольку ей не терпелось раскрыть движущие мотивы интриги, затеянной де Вардом, она согласилась на встречу.
Но перед тем, как выехать в Сен-Клу, де Вард пришел к королю и попросил у него аудиенции. Извинившись перед его величеством за внезапное вторжение, он предложил королю прогуляться с ним по галерее, чтобы он, де Вард, смог привести некоторые доказательства того, что его предостережения были выслушаны недостаточно внимательно.
Людовик нахмурился, но, несмотря на раздражение, согласился последовать его предложению, и они пошли по галерее.
