– Мы из театра, – гордо ответила я.
А откуда еще взяться такому сборищу?
Наутро я, как водится, проснулась ни свет ни заря в типичном для лета 1940-го состоянии: в адском похмелье. Волосы провоняли потом и сигаретным дымом. Под скомканной простыней я долго не могла понять, где мои ноги, а где – Селии. (Уверена, ты ужаснешься, Анджела, но мы все-таки отправились кутить с тем волчарой и его приятелем, и ночка выдалась еще та. Меня будто выудили из сточной канавы.)
Я поплелась на кухню, где обнаружила мистера Герберта. Тот сидел, уронив голову на стол и чопорно сложив ладони на коленях. Поза, видимо, демонстрировала новую глубину его отчаяния.
– Доброе утро, мистер Герберт, – поздоровалась я.
– Представьте доказательства. Не верю, – ответил он, не поднимая головы.
– Как ваше самочувствие сегодня?
– Превосходно. Блестяще. Фантастически. Чувствую себя султаном нашего дворца.
Он по-прежнему не поднял головы.
– Как продвигается сценарий?
– Смилуйся, Вивиан, и перестань задавать вопросы.
На следующее утро мистер Герберт сохранял ту же позу. И через день. И еще через день. Удивительно, как можно просидеть столько времени упершись лбом в стол и не заработать аневризму. Настроение нашего сценариста не менялось, как и поза, – во всяком случае, я не заметила никаких подвижек. Чистый блокнот так и лежал рядом на столе.
– Он точно справится? – спросила я у Пег.
– Написать пьесу непросто, Вивиан, – ответила она. – Проблема в том, что я попросила его написать достойную пьесу, чего раньше не бывало. Вот у него мозги и закипели. Но знаешь, как говорили во время войны инженеры британской армии? «Можешь или не можешь – бери и делай». Так и в театре, Вивиан. Точь-в-точь как на войне. Я часто прошу от людей невозможного, да и сама совершала невозможное, пока не стала старой и никчемной. Поэтому я верю в мистера Герберта. Всей душой.
Однако я не верила.
Однажды ночью мы с Селией вернулись домой, по обыкновению пьяные, и споткнулись о неподвижное тело, лежащее на полу гостиной. Селия завизжала. Я включила свет и увидела мистера Герберта. Тот растянулся на спине посреди ковра, сложив ладони на груди и уставившись в потолок. Сначала я решила, что он умер. Потом он моргнул.
– Мистер Герберт! – воскликнула я. – Что вы делаете?
– Смотрю в будущее, – проговорил он, по-прежнему не шевелясь.
– И что там, в будущем? – спросила я. Язык у меня спьяну заплетался.
– Мрак и обреченность, – ответил он.
– Ладно, тогда спокойной ночи. – Я выключила свет.
– Благодарю, – тихо произнес он, пока мы с Селией пробирались к двери. – Не сомневаюсь, такой она и будет.
Пока мистер Герберт страдал, остальные решительно приступили к работе над пьесой, у которой еще не было сценария.
Пег и Бенджамин целыми днями сидели у рояля и сочиняли песни, наигрывая разные мелодии и перебирая слова.
– Пусть героиню Эдны зовут миссис Алебастр, – предложила Пег. – Звучит внушительно, и можно придумать кучу рифм.
– Продаст, предаст; горласта, грудаста, мордаста, – с ходу предложил Бенджамин. – Определенно есть с чем поработать.
– Оливия ни за что не пропустит «грудаста». Давай мыслить шире. В первой сцене, когда миссис Алебастр лишается состояния, хорошо бы ввернуть слова помудренее, чтобы подчеркнуть ее аристократическое происхождение. Например: Алебастр – «пилястр», «пиастр», «кадастр»!
– А еще хор может петь обращенные к ней вопросы, – предложил Бенджамин. – «Миссис Алебастр! Кто ее предаст? Кто ее продаст? Кто ей наподдаст?»
– Напасть! Напасть случилась с миссис Алебастр!
– Бедняга Алебастр! Ну надо ж так попасть!
– Миссис Алебастр теперь бедна, как пастор!
– Погоди-ка, Пег, – Бенджамин резко прекратил играть. – Мой отец пастор, и он не беден.
– Я тебе не за простои плачу, Бенджамин. Бренчи дальше. У нас, кажется, что-то вырисовывается.
– Ты мне вообще не платишь. – Бенджамин сложил руки на коленях. – Я уже три недели гонорара не видел. И не я один, насколько мне известно.
– Правда? – удивилась Пег. – А чем ты же питаешься?
– Святым духом. И объедками с твоего стола.
– Ох, прости, дружок! Я поговорю с Оливией. Но не сейчас. Сейчас начни заново, только добавь мелодию, которую ты наигрывал, когда я вошла в тот раз, она мне еще понравилась, помнишь? В воскресенье, когда по радио передавали матч «Гигантов».
– Пег, я вообще ни сном ни духом, о чем ты толкуешь.
– Играй, Бенджамин. Просто играй. По ходу дела вспомнишь. А потом я попрошу тебя заняться номером Селии. Я уже и название придумала: «Примерной девочкой еще побыть успею». Сможешь?
– Любой каприз за ваши деньги.
Я тем временем изобретала костюмы действующих лиц, но больше всего билась над обликом героини Эдны.
Она опасалась «потеряться» в свободных, по моде 1920-х годов, платьях без талии, эскизы которых я набросала.
– Такой силуэт мне и в юности не шел, – пожаловалась она, – а сейчас, когда я постарела и подурнела, не пойдет и подавно. Пусть будет хоть немножко приталенное. Знаю, мода тогда была совсем другая, но придумай что-нибудь. Вдобавок я в последнее время раздалась в боках чуть больше, чем хотелось бы. Это тоже придется учесть.
– Но вы же совсем худенькая, – искренне удивилась я.
– Не настолько. Но не волнуйся: за неделю до премьеры я всегда сажусь на диету. Жидкая рисовая каша, сухарики, постное масло и слабительное. Я еще похудею. А пока вставь дополнительные клинышки, чтобы позже заузить талию. Если надо будет танцевать, ничего не должно задираться – поняла, о чем я, моя дорогая? Не хочу сверкать исподним на сцене. Впрочем, ножки у меня, слава богу, по-прежнему хороши, так что не бойся их показать. Что еще? Ах да, плечи у меня гораздо у́же, чем кажется. А шея слишком короткая, тут нужно аккуратнее, особенно если предполагается большая шляпа. Если ты превратишь меня в жирного французского бульдога, Вивиан, я никогда тебе не прощу!
Я тут же прониклась глубочайшим уважением к этой женщине, которая так хорошо знала особенности своей фигуры. Большинство модниц понятия не имеют, что им идет, а что нет. Но у Эдны на этот счет не оставалось никаких сомнений. Ее указания были предельно точны, и я поняла, что работа с ней многому меня научит.
– Это сценический костюм, а не обычное платье, Вивиан, – наставляла она. – Здесь форма важнее деталей. Ближайший зритель находится в десяти шагах. Думай масштабнее. Яркие цвета, чистые линии. Костюм – это пейзаж, а не портрет. И еще: платья должны быть безупречны, но не они гвоздь спектакля. Следи, чтобы наряды меня не затмили. Понимаешь?
