– Я тебя никогда не понимал, дорогая, и никогда не пойму! – однажды выпалил он в гневе, когда жена в десятый раз объясняла ему разницу между правой и левой сторонами сцены.
Но больше всего нас донимала привычка Артура насвистывать в тон музыке из оркестровой ямы, причем даже на сцене, когда он якобы был в образе. Никому не удавалось отучить его свистеть.
Однажды Билли не выдержал и заорал:
– Артур! Твой герой не слышит музыку! Это увертюра! Она для зрителей!
– Что значит – не слышит? – возмутился Артур. – Вот же музыканты, прямо у меня перед носом!
В ответ на его реплику Билли разразился злобной тирадой по поводу диагетической музыки (которую слышат герои на сцене) и недиагетической (которую слышат только зрители).
– Говори по-английски! – потребовал Артур.
Билли попробовал объяснить иначе:
– Артур, представь, что ты смотришь вестерн с Джоном Уэйном. Джон Уэйн едет на лошади по прерии и вдруг начинает насвистывать в тон музыке за кадром. Ты понимаешь, какой это абсурд?
– Уже и посвистеть нельзя, дожили, – насупился Артур.
А потом я услышала, как он спрашивает одну из танцовщиц: «Что такое прерия?»
Помню, я смотрела на Эдну и Артура Уотсона и пыталась понять, как она его терпит.
Я могла найти этому лишь одно возможное объяснение: Эдна очень любила красоту и красивые вещи. А Артур был настоящим красавцем – этакий Аполлон, если бы тот работал мясником в соседней лавке. Если рассуждать с этой точки зрения, все вставало на свои места, ведь Эдна ценила красоту превыше всего. Я ни разу не встречала человека, который бы так заботился об эстетическом облике вещей. И я ни разу не видела Эдну иначе как при полном параде, а ведь она попадалась мне на глаза в самое разное время дня и ночи. Чтобы выглядеть безупречно даже за завтраком или в спальне наедине с собой, нужно много труда, а главное, желание, и Эдна не пожалела бы и нескольких часов ради идеального результата.
У Эдны все было красивым. Тюбики и баночки с косметикой. Маленький шелковый кошелек на шнурке, где она хранила мелочь. Ее пение и игра. Манера складывать перчатки. Эдна ценила красоту во всех ее проявлениях, и сама была ее источником.
Мне даже кажется, что именно из-за нашей с Селией красоты Эдне так нравилось с нами общаться. Она не завидовала нам, чего не избежали бы многие женщины на ее месте. Скорее, ей казалось, что наша красота идеально оттеняет ее саму и заставляет сиять ярче. Помню, однажды мы втроем шли по улице; Эдна шагала в середине. Вдруг она подхватила нас под руки, улыбнулась и заявила:
– Когда я рядом с вами, такими высокими и красивыми, то чувствую себя безупречной жемчужиной в оправе из двух сверкающих рубинов.
За неделю до премьеры вся труппа заболела. Мы подхватили один и тот же вирус, а половина девочек из хора – еще и конъюнктивит, потому что пользовались одной тушью на всех. (Другая половина заразилась мандавошками, меняясь шортиками от костюмов, хотя я сто раз их предупреждала.) Пег решила дать артистам выходной, но Билли даже слышать ничего не хотел. Ему казалось, что первые десять минут спектакля затянуты и зрители могут заскучать.
– Нужно сразу завлечь их, ребята, а времени у нас не так уж много, – говорил он артистам, когда те репетировали первую сцену. – Кому нужен хороший второй акт, если первый мы провалим. Зрители просто не вернутся после антракта, если им не понравится начало шоу.
– Ребята устали, Билли, – сказала Пег.
Они и правда устали: помимо репетиций, большинство наших артистов отыгрывали по два спектакля в день. Несмотря на скорую премьеру, театр работал в обычном режиме.
– Комедия – это тяжкий труд, – заметил Билли. – Играть легкие пьесы сложнее всего. И сейчас не время расслабляться.
Он заставил артистов повторить первый номер еще три раза. Каждый раз они играли все хуже и ошибались все чаще. Хор еще кое-как держался, но некоторые девушки, судя по всему, уже пожалели, что нанялись к нам в труппу.
За время подготовки шоу театр превратился в форменный свинарник. Повсюду стояли раскладные стулья, висел сигаретный дым, валялись бумажные стаканчики с недопитым кофе. Бернадетт старалась поддерживать порядок, но стоило ей прибраться, как горы мусора опять вырастали словно сами собой. Вонь и шум стояли невыносимые. Все раздражались, все срывались друг на друге. Блеск театральной богемы померк. Даже самые красивые наши артистки выглядели опухшими и усталыми в тюрбанах из полотенец и сеточках для волос, с обветренными от простуды губами и щеками.
Как-то раз в дождливый день Билли выбежал за едой и вернулся промокший до нитки. В бумажных пакетах с бутербродами хлюпала вода.
– Господи, как же я ненавижу Нью-Йорк, – пробормотал он, стряхивая с себя ледяные капли.
– Чисто из любопытства, Билли, – поинтересовалась Эдна, – а что бы ты сейчас делал, будь ты в Голливуде?
– Что у нас сегодня, вторник? – Билли задумался, взглянул на часы, вздохнул и ответил: – Играл бы в теннис с Долорес дель Рио.
– Эй, а вы мне сигарет купили? – подскочил Энтони, в то время как Артур Уотсон взял бутерброд, приподнял верхний слой и недовольно спросил:
– Где моя горчица?
Мне показалось, что Билли сейчас прикончит обоих.
Пег начала выпивать даже днем – втихую и понемногу. Я заметила, что она носит с собой фляжку и часто к ней прикладывается. Признаться, это встревожило даже меня, несмотря на мое беспечное тогдашнее отношение к алкоголю. Появились и новые нехорошие признаки: пару-тройку раз в неделю Пег по вечерам отключалась прямо в гостиной среди бутылок, так и не добравшись до постели.
Но хуже всего, что под действием алкоголя тетя Пег не расслаблялась, а напрягалась еще больше. Как-то раз посреди репетиции она застала нас с Энтони за кулисами – мы целовались. Впервые за время нашего знакомства Пег мне нагрубила:
– Вивиан, черт тебя дери, ты способна хоть на десять минут оторваться от моего солиста?
Честный ответ? Нет. Не способна. Но раньше Пег никогда не разговаривала со мной в таком тоне, и я обиделась.
А потом случился казус с билетами.
Пег и Билли захотели заказать новые билеты для «Лили» и напечатать на них новую цену. Предполагалось сделать их яркими, красочными и большими, и с набранным крупными буквами названием спектакля – «Город женщин». Оливия же настаивала на использовании старых рулонов с лаконичными надписями «входной билет». А еще она возражала против повышения цены. Пег уперлась и заявила:
– Нельзя брать одни и те же деньги за дурацкие пьески с канканом и спектакль с Эдной Паркер Уотсон.
Но Оливия стояла на своем:
– Нашей публике не по карману четырехдолларовые билеты в партер, а нам не по карману печать новых билетов.
Пег:
– Нет четырех долларов на билет в партер, пусть покупают за три на балкон.
