Отодвинув стоявшую перед Уинчеллом пепельницу, Оливия положила на ее место конверт:
– Я пришла обсудить вот это.
Уинчелл открыл конверт и пролистал фотографии. Я впервые их увидела, хоть и стояла слишком далеко и не могла разглядеть как следует. Но сомнений быть не могло: две девушки и один мужчина сплелись в тесном объятии. Чтобы понять смысл происходящего, детали не требовались.
Уинчелл пожал плечами:
– Я их уже видел. И купил. Ничем не могу помочь.
– Я знаю, – ответила Оливия. – Насколько я понимаю, завтра в вечернем выпуске вы намерены их опубликовать.
– Дамочка, а вы кто такая, если не секрет?
– Оливия Томпсон. Управляющая театра «Лили».
Я буквально слышала, как у него в мозгах защелкал арифмометр, и наконец Уинчелл сообразил.
– А, та развалюха, где идет «Город женщин», – бросил он и зажег новую сигарету от окурка предыдущей.
– Верно, – кивнула Оливия. (Она даже не стала возражать против «развалюхи» – впрочем, если начистоту, как тут возразишь?)
– Хороший спектакль, – заметил Уинчелл. – Я написал о нем хвалебный отзыв.
Похоже, он ждал благодарности, но Оливия была не из тех, кто раздает благодарности направо и налево – даже в том случае, когда сама пришла к Уинчеллу с поклоном.
– А что за юный зайчонок прячется у вас за спиной?
– Моя племянница.
Племянница, значит. Похоже, версия закрепилась.
– Не поздновато ли ей разгуливать в такое время? – спросил Уинчелл и присмотрелся ко мне повнимательнее.
Впервые я стояла к нему так близко, и мне это ни капли не нравилось. Высокий, лет сорока с небольшим репортер немного смахивал на хищную птицу; кожа гладкая, розовая, как у младенца; нервная, подвижная челюсть. Он был одет в темно-синий костюм – стрелки на брюках отглажены так, что порезаться можно, – светло-голубую рубашку, коричневые остроносые туфли и щегольскую серую фетровую шляпу. Богатый и всесильный, он и выглядел богатым и всесильным. Руки его постоянно пребывали в движении, но взгляд, которым он меня пригвоздил, казался пугающе застывшим. Уинчелла можно было бы даже назвать привлекательным, если бы не животный страх, который он у меня вызывал.
Впрочем, взгляд его на мне не задержался: я не заинтересовала репортера. Он оценил меня, проанализировал – «персона женского пола, молодая, неизвестная, незначительная» – и тут же выкинул из головы как совершенно бесполезную мелочь.
Оливия указала на одну из фотографий:
– Этот господин женат на нашей звезде.
– Дамочка, я его знаю лучше вашего. Артур Уилсон. Бесталанный олух. Туп как пробка. Судя по всему, цеплять девиц он умеет гораздо лучше, чем играть на сцене. Впрочем, когда его женушка увидит фотографии, она ему задаст.
– Она уже их видела, – сказала Оливия.
Теперь Уинчелл не скрывал раздражения:
– Меня больше интересует, как они оказались у вас. Эти снимки – моя собственность. Зачем вы показываете их всему городу? Собираетесь брать деньги за просмотр?
Оливия не ответила, а лишь смерила Уинчелла самым суровым взглядом, на который была способна.
Подошел официант и спросил, не желаем ли мы выпить.
– Нет, благодарю, – ответила Оливия, – мы воздерживаемся от алкоголя.
Сомнительное утверждение для любого, кто учуял бы сейчас мое дыхание.
– Если вы пришли с просьбой не публиковать статью, даже не надейтесь, – отрезал Уинчелл. – Это новости, а новости – моя работа. Если информация правдивая или интересная, я ее обязательно напечатаю. А здесь у нас и то, и другое. Муж Эдны Паркер Уотсон милуется с двумя девицами легкого поведения? Чего вы от меня ждете, дамочка? Что я буду стоять, скромно потупив взор, пока знаменитый актер развлекается со старлетками прямо посреди Манхэттена? Как известно, мне не по душе сплетни о супружеских парах, но раз уж люди так откровенно выставляются напоказ, чего вы от меня-то ждете?
Оливия пронзила его ледяным взглядом:
– Я жду от вас порядочности.
– Знаете, дамочка, а вы не робкого десятка. Вас не так-то легко напугать, верно? Я вроде начинаю вспоминать: вы работаете на Билли и Пег Бьюэлл.
– Правильно.
– Чудо, что ваше жалкое заведение еще не разорилось. Как вы столько лет удерживаете зрителей? Неужто приплачиваете им? Подмазываете?
– Загоняем в угол, – отвечала Оливия. – Мы обеспечиваем качественное развлечение, а в ответ зрители вынуждены покупать билеты.
Уинчелл рассмеялся, побарабанил пальцами по столу и склонил голову набок:
– Вы мне нравитесь. Хоть и работаете на этого высокомерного мерзавца Бьюэлла. У вас хорошая хватка. Стали бы при мне отличной секретаршей.
– У вас уже есть отличная секретарша, сэр, в лице мисс Роуз Бигман, которую я считаю своей подругой. Едва ли ей понравится, если вы наймете меня.
Уинчелл снова рассмеялся:
– Вы знаете все обо всех даже больше моего! – Затем улыбка бесследно исчезла, так и не затронув безжизненных глаз. – Послушайте, леди, я ничем не могу помочь. Сочувствую вашей звезде, но от публикации не откажусь.
– Я и не прошу вас отказаться от публикации.
– Тогда что вам от меня надо? Я уже предложил вам работу. И выпить предложил.
– Важно, чтобы имя этой девушки не появилось в вашей газете. – Оливия подвинула к нему одну из фотографий, сделанную несколько часов (а мне казалось, столетий) назад. На снимке я в экстазе запрокинула голову.
– И с какой это стати?
– С такой, что она невинна.
– А по ней не скажешь. – Снова этот холодный, неприятный смех.
– Сюжет не пострадает, если фамилия бедной девочки не появится в газете, – продолжала Оливия. – В историю вовлечены трое, и двое из них – публичные личности, актер и шоу-герл. Публика уже знает их по именам. Связав свою жизнь со сценой, они отдавали себе отчет, что выставляют свою жизнь на всеобщее обозрение. Скандал доставит им немало боли, но они как-нибудь переживут. Скандалы прилагаются к славе. Но эта девочка-подросток, – она снова ткнула в меня на фотографии, – учится в колледже, она из хорошей семьи. После такого позора она уже не оправится. Назвав ее имя, вы сломаете ей жизнь.
– Погодите, так это она на снимке? – Теперь уже Уинчелл ткнул пальцем в мою сторону, словно палач, выбравший жертву из толпы.
– Именно, – кивнула Оливия. – Это моя племянница. Хорошая, милая девушка. Учится в Вассаре.
(Тут Оливия изрядно преувеличила: да, я посещала Вассар, но вряд ли можно сказать, что я там училась.)
Уинчелл все еще смотрел на меня.
– Тогда какого дьявола ты не на занятиях, дитя?
