– Вивви! – воскликнула Пег и ослепительно улыбнулась, отчего на душе у меня сразу потеплело. – Малышка! Ты все-таки добралась!
«Малышка!»
Ни разу в жизни меня не называли малышкой, и по неведомой причине я так расчувствовалась, что захотелось броситься в тетины объятия и зарыдать. Как здорово было услышать это ее «все-таки добралась» – как будто меня хвалили за великое достижение! А ведь на самом деле список моих достижений ограничивался тем, что меня сначала вышвырнули из колледжа, потом из родительского дома и наконец я потерялась на Центральном вокзале. Но искренний восторг тети Пег пролился бальзамом мне на душу. В кои-то веки я пришлась ко двору. И не просто ко двору: мне были рады.
– С Оливией ты уже знакома. Она смотритель нашего зверинца, – пояснила Пег. – А это Глэдис, наша прима…
Платиновая блондинка улыбнулась, надула пузырь из жвачки и промурлыкала:
– При-иве-ет.
– …и Селия Рэй из кордебалета.
Селия протянула изящную руку и глубоким голосом произнесла:
– Очень приятно. Я очарована.
Тембр у нее был просто невероятный. Дело было не только в сильном нью-йоркском акценте, но и в заметной хрипотце. Артистка варьете с голосом Лаки Лучано!
– Ты ужинала? – спросила Пег. – Небось с голоду умираешь?
– Да нет, – ответила я. – Не то чтобы умираю, хотя толком не ужинала.
– Тогда пошли скорее куда-нибудь! Опрокинем пару стаканчиков и наверстаем упущенное.
Тут вмешалась Оливия:
– Багаж Вивиан еще не доставили наверх, Пег. Чемоданы так и стоят в фойе. Девочка целый день провела в пути, ей наверняка хочется освежиться. А нам не мешало бы подумать над распределением ролей.
– Ребята сами принесут ее вещи, – отмахнулась Пег. – И выглядит она вполне свежо, как по мне. А над распределением ролей и думать нечего.
– Над распределением ролей всегда не мешает подумать.
– Завтра разберемся, – отрезала Пег, к вящему неудовольствию Оливии. – Не хочу я сейчас говорить о делах. Я бы сейчас убила за хороший обед, а еще больше мне хочется выпить. Давай все-таки выберемся, а?
Пег как будто просила у Оливии разрешения.
– Не сегодня, Пег, – твердо произнесла Оливия. – День выдался долгий. Девочка устала. Ей нужно отдохнуть и устроиться на новом месте. Наверху Бернадетт приготовила мясной рулет, а я могу сделать бутерброды.
Пег, кажется, приуныла, но уже через минуту снова повеселела.
– Значит, идем наверх! – провозгласила она. – Давай, Вивви! Вперед!
Уже потом я узнала о своей тете одну интересную вещь: когда она говорила «идем», подразумевалось, что приглашаются все, кто находится непосредственно в зоне слышимости. За ней всегда тянулась толпа, и тетю не особенно заботило, из кого эта толпа состоит.
Вот почему тем вечером в жилых помещениях над театром ужинали не только мы с Пег и Оливией, но и Глэдис с Селией, артистки бурлеска. А еще тщедушный юноша, которого Пег в последнюю минуту перехватила на выходе из-за кулис. Я узнала в нем одного из танцоров кордебалета. Казалось, пареньку не больше четырнадцати и ужин ему совсем не повредит.
– Роланд, пойдем наверх, поешь с нами, – предложила тетя.
Роланд замялся:
– Спасибо, Пег, обойдусь.
– Не волнуйся, дорогой, еды у нас много. Бернадетт приготовила большой мясной рулет. На всех хватит.
Оливия было запротестовала, но Пег шикнула на нее:
– Ой, Оливия, довольно изображать надзирательницу! Если надо, я своей порцией поделюсь. Роланду не мешало бы поправиться, а мне похудеть, так что все в выигрыше. И дела у нас не так уж плохи. Можем позволить себе прокормить несколько лишних ртов.
Мы направились к выходу из зрительного зала, где широкая лестница вела наверх, в апартаменты над театром. Поднимаясь по ступенькам, я таращилась на Селию и Глэдис, так называемых шоу-герлз. Таких красоток я в жизни не видела. В школе Эммы Уиллард тоже был театр, но там играли совсем другие девчонки. Из тех, кто никогда не моет голову, носит черные трико и воображает себя Медеей на сцене и в жизни. Я их терпеть не могла. А Глэдис и Селия – те принадлежали к особой категории. Даже особой расе. Меня завораживали их манера держаться, акцент, грим, движение бедер под шелковыми халатами. Кстати, Роланд двигался точно так же. Его жесты были плавными, он мягко покачивал бедрами. А как все они тараторили! Обрывки сплетен и слухов сыпались на меня, как дождик ярких конфетти.
– Да ничего в ней нет, кроме фигуры! – говорила Глэдис, видимо, о какой-то знакомой.
– Там и фигуры нет, – парировал Роланд, – только ноги.
– На одних ногах далеко не уедешь, – отвечала Глэдис.
– На сезон хватит, – встряла Селия, – хотя как знать.
– А ее кавалер еще хуже.
– О, этот дурень!
– Дурень-то дурень, а от халявного шампанского ни разу не отказался!
– Ей бы поставить его на место.
– На него где сядешь, там и слезешь.
– Сколько можно работать билетершей?
– Но вы видели ее кольцо? Такой бриллиант ого-го сколько стоит.
– Лучше бы трезво поразмыслила о будущем.
– Лучше нашла бы себе богатого папика из глухомани.
О чем шла речь? Что имелось в виду? Кто эта бедняжка, которой перемывали косточки? Какое будущее светит простой билетерше, которая не умеет трезво мыслить? Кто подарил ей кольцо с бриллиантом? И откуда берется халявное шампанское? Все эти вопросы несказанно меня волновали. Ведь это же так важно! И что еще за «папик из глухомани»?
Никогда еще я так отчаянно не жаждала услышать окончание истории, а ведь у нее даже не было сюжета – лишь безымянные персонажи, намеки на действие и атмосфера надвигающегося кризиса. Сердце пустилось вскачь – да и как тут устоять девятнадцатилетней балбеске вроде меня, которая в жизни не думала ни о чем серьезном!
Мы вышли на тускло освещенную лестничную площадку, Пег отперла дверь и впустила нас внутрь.
– Вот ты и дома, малышка, – сказала она.
«Дом» тети Пег занимал третий и четвертый этажи театра «Лили». Здесь располагались жилые помещения, а на втором этаже, как я потом узнала, была контора. Первый этаж занимал сам театр: фойе и зрительный зал, их я тебе уже описывала. Но третий и четвертый этажи служили домом. Там мы и расположились.
Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: Пег ничего не смыслит в дизайне интерьеров. Если допустить, что она обставляла комнаты по своему вкусу, а не как придется, то вкус у нее явно хромал: повсюду громоздилась массивная антикварная мебель, давно вышедшая из моды и дополненная стульями от разных гарнитуров. Все это было расставлено без всякой системы. Как и в доме моих родителей, на стенах висели мрачные темные картины, видимо доставшиеся по наследству от кого-то из родственников, – выцветшие гравюры с лошадьми и портреты чопорных старых квакеров. Серебро и фарфор тоже присутствовали, как и у нас дома, – подсвечники, сервизы и прочая утварь, с виду иногда даже недешевая, хотя как знать? Все эти вещицы казались чужими и нелюбимыми. Зато повсюду стояли пепельницы, и вот они-то выглядели так, будто ими часто пользуются и очень их любят.
