– Неужели Вивиан что-то смыслит в романтических мелодрамах? – спросила моя мать.
– Больше, чем ты можешь себе представить, – отвечала Пег.
К счастью, при этом она не посмотрела на меня. А то бы увидела, как щеки у меня залились румянцем.
– Но она только-только заново обустроилась, – возразила мать. – И в Нью-Йорке очень скучала по дому. Город ей совсем не подходит.
– Значит, ты скучала по дому? – Пег посмотрела мне прямо в глаза с легкой усмешкой. – И потому вернулась?
Теперь я покраснела уже до корней волос. Но по-прежнему не произнесла ни слова.
– Послушайте, – сказала Пег, – это не навсегда. Если Вивиан опять соскучится по дому, она всегда может уехать обратно в Клинтон. Но мне действительно очень нужна ее помощь. Найти работников сейчас не так-то просто. Мужчины ушли на войну. Даже мои артистки работают на заводах. Везде платят лучше, чем в театре. Мне нужны надежные руки. Которым можно доверять.
Она так и сказала. Сказала «можно доверять».
– Мне тоже непросто найти сотрудников, – заметил отец.
– Вивиан работает на тебя? – удивилась Пег.
– Нет, но работала некоторое время – и может снова понадобиться. В конторе она могла бы многому научиться.
– У Вивиан обнаружился интерес к горнодобывающей промышленности?
– Просто, на мой взгляд, ты проделала слишком долгий путь ради простой работницы. По-моему, проще найти нужного человека в Нью-Йорке. Впрочем, ты никогда не искала легких путей. А я никогда не понимал твоего стремления усложнить себе жизнь.
– Вивиан – не простая работница, а чрезвычайно талантливый костюмер.
– Неужели?
– Я много лет проработала в театральной сфере, Дуглас. Поверь, я знаю.
– Ха. В театральной сфере!
– Я поеду с тетей. – Ко мне наконец вернулся дар речи.
– Но зачем? – спросил папа. – Зачем тебе возвращаться в этот город, где все ютятся друг у друга на головах и даже дневного света не видно?
– Сказал человек, проведший большую часть жизни в шахте, – хмыкнула Пег.
Они пререкались, как дети. Я бы не удивилась, начни они пинаться под столом.
Все глядели на меня и ждали моего ответа. Почему же я хотела вернуться в Нью-Йорк? Как им объяснить? Как описать чувства, вызванные предложением Пег, по сравнению с недавним предложением руки и сердца от Джима Ларсена? Все равно что обсуждать разницу между сиропом от кашля и шампанским.
– Я бы хотела вернуться в Нью-Йорк, чтобы расширить свои жизненные перспективы, – наконец изрекла я.
Я говорила таким уверенным тоном, что привлекла всеобщее внимание. (Должна признаться, что выражение «расширить свои жизненные перспективы» я недавно услышала в радиопостановке и запомнила. Впрочем, источник не имеет значения, ведь фраза сработала. И к тому же была чистой правдой.)
– Если ты уедешь, – предупредила мать, – мы не станем тебя поддерживать. Нельзя же и дальше посылать тебе карманные деньги. В твоем-то возрасте.
– Мне не нужны карманные деньги. Я сама себя обеспечу.
Меня унижал сам термин «карманные деньги». Я слышать его не хотела.
– Но тебе придется найти работу, – сказал отец.
Пег в изумлении уставилась на брата:
– Дуглас, ты вообще меня не слушаешь? Всего минуту назад за этим самым столом я предложила Вивиан работу.
– Я имею в виду нормальную работу, – парировал отец.
– У нее будет нормальная работа. Формально ее нанимателем будут Военно-морские силы США. Она станет военнослужащей, как и ее брат. ВМС выделили мне бюджет, чтобы я наняла еще одного сотрудника. Вивиан будет работать на правительство.
Теперь уже мне захотелось пнуть Пег под столом, ведь папу, само собой, не обрадовала перспектива, что дочь будет работать на правительство. С таким же успехом Пег могла бы сказать, что я буду грабить банки.
– Нельзя вечно метаться между Нью-Йорком и Клинтоном, – заметила мама.
– Не буду, – пообещала я. Видит бог, я не лгала.
– Я не хочу, чтобы моя дочь связала свою жизнь с театром, – заявил отец.
Пег закатила глаза:
– О да, худшей доли и не придумаешь.
– Мне не нравится Нью-Йорк, – продолжал папа. – Город неудачников.
– Вот именно, – мигом откликнулась Пег. – На Манхэттене днем с огнем не найдешь ни одного успешного человека.
Папа решил дальше не спорить: не так уж его интересовала эта тема.
Если уж совсем начистоту, по-моему, родители не особенно сопротивлялись моему отъезду, потому что устали от меня. Они считали, что в двадцать один год мне уже не следует жить в их доме – а это действительно был их дом, не мой. Вообще-то, я должна была выпорхнуть из гнезда уже давно, в идеале – сначала в колледж, затем в дом к мужу. В нашей среде не приветствовалось проживание в отчем доме взрослых детей. Если задуматься, мои родители даже в детстве не хотели иметь со мной ничего общего, учитывая, сколько времени я провела в интернатах и летних лагерях.
Папе просто хотелось немного помучить Пег, прежде чем дать согласие.
– Не уверен, что Нью-Йорк – подходящее место для Вивиан, – заявил он. – Я себе не прощу, если моя дочь станет демократом.
– На этот счет не волнуйся, – с довольной улыбкой отвечала Пег. – Я изучила вопрос. Дело в том, что членов демократической партии не принимают в анархисты.
Тут мама расхохоталась, чем несказанно меня обрадовала.
– Я еду с вами, Пег, – уверенно произнесла я. – Мне почти двадцать два. В Клинтоне меня ничто не держит. Отныне я сама решаю, где мне жить.
– Не горячись, Вивиан, – заметила мама. – Двадцать два тебе исполнится лишь в октябре, и ты никогда себя сама не содержала. Ты понятия не имеешь, как устроен мир.
Но все же я видела, что маме нравится мой уверенный тон. Как-никак она полжизни провела на лошади, перепрыгивая через барьеры и рвы. Возможно, ей тоже казалось, что женщина, столкнувшись с вызовами и препятствиями, обязана прыгнуть.
– Раз уж ты готова взять на себя такую ответственность, – сказал отец, – мы надеемся, что ты не передумаешь. В жизни каждого наступает момент, когда нужно дать себе слово и держать его.
Сердце у меня забилось чаще.
Вялость последней папиной нотации означала «да».
На следующее утро мы с Пег уехали в Нью-Йорк.
Путь затянулся, а все из-за патриотизма Пег: она экономила бензин и тащилась со скоростью тридцать пять миль в час. Но я бы не роптала, даже если дорога заняла бы весь день. Меня переполняла радость от возвращения в любимый город – город, с которым в душе распрощалась навсегда, – и это чудесное чувство я была не прочь растянуть на подольше. Мы еле тащились по шоссе, а восторгу было, как от катания на американских горках на Кони-Айленде. Я была возбуждена, как ни разу за весь прошедший год. Возбуждена, но и встревожена.
