Мало того, я не волновалась и за солдат, служивших под его началом, – хотя он очень тревожился за них. Единственное опасение, которое он высказывал в своих письмах, касалось безопасности и воинского духа его людей. Но я не сомневалась: любому, кто служит с Уолтером Моррисом, ничего не грозит. Уж Уолтер-то за ними приглядит.
Однако проблема заключалась в том, что не Уолтер командовал кораблем. Его повысили до лейтенанта, но капитаном «Франклина» был не он, а Лесли Герес. Вот почему случилась беда. Из-за капитана.
Но тебе-то все это хорошо известно, не так ли, Анджела?
Или мне только кажется?
Прости, дорогая, я правда не знаю, что именно рассказал тебе отец, а о чем предпочел умолчать.
Мы с Пег решили сами провести для Уолтера скромные похороны в небольшой методистской церкви в Нью-Йорке, недалеко от здания театра. Пег со священником знали друг друга долгие годы и дружили; он согласился устроить небольшую церемонию, а отсутствие останков его не сильно волновало. Пришло не так уж много народу, но мне было очень важно попрощаться с Уолтером, и тетя это понимала.
Разумеется, на похоронах присутствовали Пег с Оливией – они подпирали меня с обеих сторон, точно две колонны. Мистер Герберт тоже пришел. Билли не было: еще годом раньше, когда закончился последний сезон «Города женщин» на Бродвее, он вернулся в Голливуд. Зато пришли мой цензор мистер Гершон и аккомпаниатор из «Сэмми» миссис Левинсон. Пожаловало все семейство Луцких. («В жизни не видела столько евреев на методистских похоронах», – заметила Марджори, оглядев собравшихся. Я рассмеялась. Спасибо тебе, Марджори.) Несколько старых друзей Пег тоже пришли. Эдна и Артур Уотсоны не соизволили появиться, хотя могли бы – хотя бы ради Пег. Впрочем, их отсутствию я не удивилась.
Хор запел гимн, и я безутешно зарыдала. Смерть Уолтера оставила в душе зияющую пустоту, но горевала я не по брату, которого потеряла, а по брату, которого у меня никогда не было. Помимо идиллических ранних воспоминаний, как мы вдвоем катаемся на пони под сенью тенистых деревьев (да и как знать, было ли это на самом деле?), у меня не осталось нежных впечатлений о величественной фигуре брата, бок о бок с которым я провела всю юность. Пожалуй, если бы родители возлагали на него чуть меньше надежд, если бы позволили ему быть просто мальчишкой, а не потомком достославного семейства Моррис, все сложилось бы иначе и мы с Уолтером стали бы друзьями навек и родственными душами. Но этому не суждено было случиться. А теперь он погиб.
Я проплакала всю ночь, но наутро вышла на работу.
В те годы многим приходилось поступать так же.
Мы оплакивали погибших, Анджела, а наутро выходили на работу.
Двенадцатого апреля 1945 года умер Франклин Делано Рузвельт.
Я будто потеряла еще одного члена семьи. Мне даже не верилось, что бывают другие президенты. Что бы ни думал о нем отец, я любила Рузвельта. Многие его любили. А в Нью-Йорке его любили все.
На следующий день работники верфи пребывали в унынии. В столовой я задрапировала сцену траурным полотнищем (из черных занавесок) и велела артистам прочесть выдержки из речей Рузвельта. Под конец один из литейщиков – темнокожий, с белой бородой, по виду выходец с Карибских островов, – поднялся и запел «Боевой гимн республики». Его бархатный бас напомнил мне Поля Робсона. Мы стояли молча, а горестный плач отдавался от стен.
Пост президента быстро и без шума занял Гарри Трумэн.
Работы прибавилось.
А война все не кончалась.
Двадцать восьмого апреля 1945 года на Бруклинской верфи появился обгоревший и покореженный остов авианосца «Франклин» – того самого, на котором погиб мой брат. Судно прибыло своим ходом. Каким-то чудом пострадавший корабль под управлением остатков экипажа пересек полмира, миновал Панамский канал и добрался до нашей «больницы». Две трети экипажа погибли, значились пропавшими без вести или получили ранения.
В доках «Франклина» встречал военно-морской оркестр, исполняющий траурный гимн. И мы с Пег.
Мы стояли на пристани и приветствовали изувеченный корабль, заменивший мне гроб с телом брата. «Франклин» вернулся домой на ремонт, но даже мне хватило одного взгляда, чтобы понять: никому не под силу вернуть к жизни эту черную выпотрошенную груду железа.
Седьмого мая 1945 года Германия объявила о капитуляции.
Но японцы еще держались и не собирались сдаваться.
На той неделе мы с миссис Левинсон сочинили песню: «Один готов, один на очереди».
Мы по-прежнему работали.
Двадцатого июня 1945 года в Нью-Йоркскую гавань вошла «Королева Мэри», на борту которой возвращались домой из Европы четырнадцать тысяч американских солдат. Мы с Пег встречали их на причале номер девяносто в Верхнем Вест-Сайде. Пег взяла кусок старых декораций и намалевала на обороте: «Привет ТЕБЕ! Добро пожаловать ДОМОЙ!»
– И кого это вы приветствуете, тетя? – спросила я.
– Каждого из них. Всех до последнего, – отвечала она.
Сперва я не хотела с ней идти. Слишком грустно становилось при мысли, что несколько тысяч юношей возвращаются домой, а Уолтера среди них нет. Но Пег настояла.
– Тебе пойдет на пользу, – заверила она. – Но главное – солдаты порадуются. Им нужно видеть наши лица.
И я не пожалела, что пошла. Ни капли не пожалела.
Стоял чудесный ранний летний день. Я жила в Нью-Йорке уже три года с лишним, но до сих пор дивилась красоте своего города в такие дни, когда небо чистое-чистое, солнце теплое и ласковое и кажется, будто весь город любит тебя и желает тебе только счастья.
Моряки и солдаты (и санитарки!) сошли с корабля в восторженном состоянии духа. Их встретила ликующая толпа. Мы с Пег составляли лишь малую ее часть, но ликовали, пожалуй, громче всех. Мы по очереди размахивали своим плакатом и кричали до хрипоты. Оркестр на пристани громко играл популярные песни этого года. Солдаты подбрасывали воздушные шарики; впрочем, скоро я поняла, что это и не шарики вовсе, а надутые презервативы. (Причем поняла не я одна: у меня вызвали невольную улыбку попытки матерей запретить детям подбирать «шарики».)
Мимо прошел долговязый солдат с заспанными глазами. Улыбнулся и произнес с тягучим южным акцентом:
– Милая, скажи, а что это за город?
Я улыбнулась в ответ:
– Мы зовем его Нью-Йорком, морячок.
Он показал на строительные краны в другом конце гавани:
– Красивый будет город, когда его достроят.
С этими словами он обнял меня за талию и поцеловал – точь-в-точь как на знаменитой фотографии с Таймс-сквер в день победы над Японией. В тот год такое случалось сплошь и рядом. Но на прославленном снимке не видно выражения лица той девушки. Мне всегда было любопытно, как она отреагировала на поцелуй. Наверное, мы никогда этого не узнаем. Но я могу сказать тебе, как я отреагировала на поцелуй моряка – долгий, умелый и страстный.
