Влюблялись ли эти мужчины в меня? Иногда да. Но мне всегда удавалось отговорить их от этого. Часто после фантастического секса у мужчины складывается ощущение, что он влюблен. А я была очень хороша в постели, хотя бы в силу опыта. (Как-то раз я сказала Марджори: «Есть две области, где я действительно хороша: секс и шитье». Та ответила: «Слава богу, подруга, ты зарабатываешь вторым, а не первым».) Когда мужчины начинали смотреть на меня щенячьим взглядом, я доходчиво объясняла, что влюблены они вовсе не в меня, а в секс. Обычно это их отрезвляло.
Рисковала ли я, оставаясь наедине с чужими мужчинами, которых почти не знала? Единственный честный ответ – да. Но это меня не останавливало. Я была осторожна, но в выборе партнеров приходилось полагаться только на инстинкт. И порой он неизбежно меня подводил. Бывало, что за закрытыми дверями все происходило грубее и рискованнее, чем мне нравилось. Случалось такое нечасто, но все же случалось. И в таких ситуациях приходилось лавировать, как опытному мореходу в сильный шторм. Не знаю, как объяснить по-другому. Хотя время от времени выдавалась неприятная ночка, я ни разу серьезно не пострадала. Да и риск меня не пугал. Свободу я ценила выше безопасности.
Испытывала ли я угрызения совести по поводу своей сексуальной активности? Нет, никогда. Я знала, что мое поведение необычно – другие женщины себя так не вели, – но вовсе не чувствовала себя испорченной.
Заметь, Анджела, долгое время я считала себя плохой. Все военные годы я очень стыдилась инцидента с Артуром и Эдной Паркер Уотсон, а слова «грязная маленькая потаскушка» звучали в голове постоянным припевом. Но после войны я с этим покончила. Думаю, немаловажную роль в моем исцелении сыграла смерть Уолтера и тяготившая меня мысль, что брат так и не успел насладиться жизнью. Война заставила меня понять, что жизнь опасна и коротка, поэтому нет никакого смысла отказывать себе в удовольствиях и приключениях, пока есть возможность.
Я могла бы провести остаток жизни, доказывая всем и каждому свою добропорядочность, но тогда я изменила бы себе. В глубине души мне было ясно: я хороший человек, а то и хорошая женщина. Но сексуальные аппетиты тут ни при чем. Так что я решила не отрицать свою истинную суть и не лишать себя того, что мне нравится. Я стала искать удовольствий. И пока я держалась подальше от женатых мужчин, вреда я никому не приносила.
К тому же, Анджела, в жизни каждой женщины наступает момент, когда ей просто надоедает постоянно стыдиться себя.
Только тогда женщина обретает свободу и может наконец стать собой.
Глава двадцать восьмая
Что касается друзей-женщин, их у меня было множество.
Само собой, Марджори я считала лучшей подругой, а Пег с Оливией навсегда остались для меня самыми близкими людьми. Но нас с Марджори постоянно окружали и другие женщины, причем в огромном количестве.
С Марти мы познакомились на бесплатном концерте в Рутерфорд-Плейс; она защищала докторскую по литературе в Нью-Йоркском университете, знала все на свете и была самой веселой из наших подруг. Карен работала в приемной Музея современного искусства, хотела стать художницей и вместе с Марджори когда-то училась в Художественной школе Парсонс. Рован была врачом-гинекологом – впечатляющая и очень полезная профессия для подруги. Сьюзан преподавала в начальной школе и увлекалась современным танцем. Кэлли принадлежала цветочная лавка на углу нашей улицы. Анита была из богатой семьи и в жизни ни дня не работала, но снабдила нас тайным ключом к воротам Грамерси-парка, заслужив нашу вечную благодарность.
Были и другие; они появлялись и исчезали. Иногда мы с Марджори теряли подруг, потому что те выходили замуж; впрочем, после развода они возвращались к нам. Некоторые покидали Нью-Йорк, а потом снова приезжали обратно. Жизнь состояла из приливов и отливов. Наш дружеский круг то расширялся, то сужался.
Но место встреч оставалось неизменным: крыша нашего дома на Восемнадцатой улице. Мы выбирались туда по пожарной лестнице через окно моей спальни. Мы с Марджори притащили на крышу дешевые раскладные стулья и вечерами, если позволяла погода, часто сидели там с подругами. Год за годом каждое лето наша маленькая женская компания любовалась скупым светом звезд над Нью-Йорком. Мы курили, пили дешевое красное вино, слушали музыку на транзисторе и делились большими и маленькими заботами.
Однажды в августе Нью-Йорк накрыла жесточайшая жара, и Марджори каким-то образом затащила на крышу огромный вентилятор. Она подключила его к промышленному удлинителю и воткнула в розетку на кухне в моей квартире. По части гениальных изобретений Марджори не уступала Леонардо да Винчи. Сидя на искусственном ветерке, мы задрали блузки, чтобы охладиться, и притворились загорающими на пляже экзотического курорта.
Это одно из самых моих счастливых воспоминаний за все пятидесятые.
Именно там, на крыше нашего маленького свадебного бутика, я поняла одну удивительную вещь: когда женщины собираются вместе без мужчин, им не надо быть кем-то – они могут просто быть.
В 1955 году Марджори забеременела.
Я всегда боялась, что эта участь постигнет меня – все количественные шансы были в мою пользу, – но, увы, не повезло бедняжке Марджори.
Виновником оказался старый женатый профессор художественной школы, с которым она крутила шашни много лет. (Хотя Марджори винила исключительно себя: нечего было столько лет тратить на женатого мужчину, который обещал, что уйдет от жены, как только Марджори перестанет «вести себя так по-еврейски».)
Когда она сообщила о беременности, мы как раз сидели на крыше.
– Ты уверена? – спросила Рован, врач-гинеколог. – Можешь прийти ко мне. Сдашь анализ.
– Не нужен мне анализ, – отвечала Марджори. – Месячных нет. Давно уже.
– Как давно? – спросила Рован.
– Задержки у меня и раньше бывали, но чтобы три месяца? Это впервые.
Последовала напряженная тишина, какая обычно воцаряется в женской компании, стоит подругам узнать, что одна из них случайно и против воли забеременела. Ситуация эта всегда чрезвычайно деликатная. Я видела, что никто не хочет высказываться, прежде чем Марджори сама не заговорит. Нашей задачей было поддержать любое ее решение, но сначала нужно было узнать это решение. Однако Марджори, объявив нам сенсационную новость, замолкла и больше ничего не добавила.
Наконец я не выдержала и спросила:
– А что Джордж говорит? – Джорджем, как ты понимаешь, звали женатого профессора-антисемита, которому, несмотря на нелюбовь к евреям, почему-то нравилось заниматься сексом с еврейскими девушками.
– А с чего ты решила, что это Джордж? – пошутила Марджори.
Все мы знали, что это Джордж. Больше некому. Разумеется, это Джордж. Марджори сохла по нему еще с тех пор, как сто лет назад зеленой студенткой училась у него на курсе современной европейской скульптуры.
Потом она добавила:
– Нет, я ему ничего не сказала. И вряд ли скажу. Решила больше с ним не встречаться. Хватит уже. Во всяком случае, это хороший повод перестать с ним спать.
