– И что мне с этого… – протянула Юлия и еще раз вернулась к статье о юбилейной конференции, в которой ее что-то зацепило.
Перечитав эту заметку, она узнала дату проведения конференции и замерла, пораженная.
На всякий случай проверила еще раз, в другой статье – никакой ошибки не было.
Юбилейная конференция, посвященная Ивану Свиридову, проходила в Тагиле в течение трех дней, и даты ее приходились на середину апреля две тысячи девятого года.
То есть конференция началась через несколько дней после того, как Лидия съездила в Санкт-Петербург и встретилась там с профессором Охотниковым, и чуть больше, чем за неделю до смерти Охотникова и самой Лидии.
Выходит, поговорив с Лидией, уважаемый профессор поехал в Нижний Тагил… Уговорила она его, значит… Видно, серьезное было дело, раз немолодой человек потащился в этот самый Тагил, бросив все.
Для того чтобы сформулировать выводы из этого неожиданного факта, Юлия хотела поговорить с Анной Волынской. Так что все придется отложить на завтра…
– Прошка, опять дрова кончились! – Иван Игнатьевич неохотно оторвался от своей книги, потер зябнущие руки и снова окликнул ленивого мальчишку: – Прошка, лоботряс, я с тобой говорю! Принеси дров!
– Но холодно же на улице! – заныл мальчишка, нехотя поднимаясь с лежанки.
– Именно что холодно! А в печи все выгорело, мы скоро совсем замерзнем! Нужно было днем натаскать дров, до снегопада! Я ли тебе не говорил?
– Кто ж его знал, что такая метель заведется…
Прошка, что-то еще недовольно бормоча под нос, зажег свечку, вышел из комнаты, поплелся к дверям. За дверью, в просторной прихожей, было гораздо холоднее. А на улице волчьим голосом завывала вьюга. Прошка представил, что придется через весь двор брести сквозь непогоду к дровяному сараю, и зябко передернулся. Покосился на комнату, где сидел за столом Иван Игнатьевич. Не отстанет ведь, старый пень, будет нудить и нудить… да и правда, дрова в печи догорели, скоро в комнате станет совсем холодно…
Тут он увидел приоткрытую дверь чулана, заглянул туда, посветив свечой. В углу чулана валялось несколько старых темных досок. Вот тебе и дрова, и на холод не придется идти!
Прошка прихватил пару досок, что поближе, и гораздо бодрее вернулся в комнату.
– Что-то ты больно быстро вернулся! – проворчал старик, переворачивая страницу.
– Да вот, в чулане дрова нашел! – радостно сообщил мальчишка и показал старику свою находку.
– Дрова? – переспросил Иван Игнатьевич. – Какие же это дрова? Надолго ли их хватит…
Он взял из рук мальчишки одну доску, хотел было подбросить ее в печь, но что-то его остановило.
Сквозь темную, покрытую застарелой копотью поверхность доски проглядывал смутно различимый овал лица, под ним змеились какие-то буквы.
Может, икона…
Топить иконами – грех, но в последние годы ему случалось делать это не раз. Новая власть боролась с религией и уничтожала иконы, подобно средневековым иконоборцам.
Иван Игнатьевич потер доску рукавом, пригляделся к проступающим сквозь въевшуюся в дерево многолетнюю грязь и копоть буквам.
Нет, не икона – буквы были явно латинские.
Он поправил очки, поднес доску ближе к глазам.
Буквы сложились в слова:
«Rafa… Urbinas…»
Недостающие буквы сами возникли в голове старика.
Что? – Иван Игнатьевич отстранился от темной доски, изумленно огляделся.
Он был все в той же темной и холодной комнате, за окнами завывала вьюга, дальше, за белыми снежными вихрями, скорее угадывались, чем виднелись приземистые дома Тагила. А тут перед ним, на темной от копоти доске, проступило имя величайшего художника, несравненного мастера из далекой Италии…
Рафаэль из Урбино…
Да нет, не может быть.
Откуда здесь, в Тагиле, на краю света, могла появиться картина кисти великого Рафаэля?
Но в голове Ивана Игнатьевича уже складывалось вполне разумное объяснение этого чуда.
Дом, в котором жили они с Прошкой, до революции принадлежал одному из Демидовых. Тех самых Демидовых, которые еще при Петре Великом начали строить свои заводы, вокруг которых со временем и возник Тагил.
Демидовы были богатейшими людьми в старой России. Многие из них годами жили в Италии, где они получили титул князей Сан-Донато. И там, в Италии, кто-то из них вполне мог купить картину великого Рафаэля…
И вот он, одинокий старик, библиотекарь из захолустного города, нашел это бесценное сокровище…
Нет, стоп. Не нужно фантазировать. Нужно отложить выводы. Утро вечера мудренее.
Утром, при дневном свете, он еще раз внимательно рассмотрит эту доску и убедится, что ему не привиделись буквы…
– Ну что, дяденька, топить-то будем? И правда, холодно! – вторгся в его раздумья высокий голос мальчишки.
Прошка потянул у него из рук доску.
– С ума сошел? – Иван Игнатьевич вырвал у него доску, бережно прижал к груди. – Не тронь! Это не просто доска, это картина! Бесценная картина!
– Чего? – Прошка посмотрел на странного старика как на сумасшедшего.
Картины он видел – на базаре татарин Ахмет продавал красивые картины – портрет генерала Скобелева в парадном мундире, Шамиля на коне, Бову-королевича, тетеньку в газовом платье. Все яркое, красивое, не стыдно на стенку повесить. А эта темная доска только и годится, чтобы печку топить!
Но спорить со стариком Прошке не с руки. Он приютил мальчишку в теплом уютном доме, кормит, кстати, неплохо, так что можно перекантоваться при нем до тепла. А потом уже отправиться в путь. Россия большая…
Прошка прилег на кожаный диван возле печки и сам не заметил, как уснул.
А Иван Игнатьевич еще долго расхаживал по комнате, мечтая о том, как благодаря этой картине он вернется в Москву или Петроград, и глядишь, его примут на работу в Эрмитаж или в Третьяковскую галерею… ему уже виделись просторные музейные залы, образованные, интеллигентные люди…
Уже под утро он задремал в кресле.
И проснулся от громкого стука в дверь.
В первый момент Иван Игнатьевич испугался. Ему показалось, что в дом ломятся бандиты или красногвардейцы и что жизнь его висит на волоске…
Но тут он окончательно проснулся и вспомнил, что на дворе не восемнадцатый год, а двадцать четвертый, Гражданская война давно закончилась и советская власть установилась надолго, если не навсегда. Установилась повсюду – даже в их захолустье. Вспомнил он также, что служит этой власти в должности директора и единственного сотрудника городского музея, созданного на основе дома бывших заводовладельцев Демидовых.
