Я хотела возмутиться, хотела возразить, но встретила его взгляд, гипнотический и властный, и поняла, что сделаю для него все. Все, что в моих силах.
– Ты завтра же полетишь в Петербург, – проговорил Алессандро. – Билет я тебе уже купил.
Я даже удивилась, насколько спокойно Антон принял мое сообщение о неожиданной командировке. Кстати, все очень удачно образовалось. Наш музей давно уже готовил выставку картин в Петербурге. Конечно, не в Эрмитаже и не в Русском, а в новом, недавно открывшемся музее под названием «Новое пространство». Руководство музея меня направило туда для переговоров, узнав, что мне есть где остановиться в Петербурге, то есть не надо выделять деньги на гостиницу…»
– Вот так вот, – Анна легонько помассировала уставшие глаза, – вот так вот спокойно она пишет о том, что собирается украсть музейную картину. Да это целый заговор, они втянули в свою затею несчастного алкоголика Черепова, она… она воспользовалась мною, чтобы пролезть к Охотникову! Ужас какой!
– Выпей еще кофейку, – предложила Юлия, – успокойся. Я-то третий день так развлекаюсь, привыкла уже.
– Да не хочу я кофе, и так на нервах вся! – отмахнулась Анна. – Тем более что растворимый – порядочная гадость!
– И то верно. Продолжим?
И они сели рядышком, голова к голове, и стали читать дальше, водя глазами по строчкам.
«Не знаю, чем все это закончится, но уже одно то, что я оказалась в Петербурге, принесло мне огромную радость. Я шла по прямым линиям Васильевского острова, по глянцевой от дождя набережной, я вдыхала сырой невский воздух, слушала крики чаек – и ко мне словно возвращалась юность. Только теперь я поняла, как мне не хватало этого города там, в Тагиле.
С трудом я напомнила себе, что приехала сюда по делу. В канцелярии Академии художеств я сказала, что училась у них, что сейчас работаю в тагильском музее и пишу научную работу, для которой мне нужно проконсультироваться с Андреем Ивановичем Охотниковым. Почти все это было правдой.
Раздраженная сотрудница канцелярии сообщила на это, что профессор Охотников давно уже у них не работает и никаких консультаций не дает.
Я с удивительной кротостью ответила ей, что все это знаю, но Андрей Иванович выделял меня среди всех студенток, и, если она будет так любезна и даст мне его телефон или адрес, профессор, безу-словно, уделит мне несколько минут своего времени.
Кротость и настойчивость не сыграли никакой роли. Дама была непреклонна. Что ж, тогда настало время обратиться к запасному плану. Оставалась еще Анна Волынская, моя подруга по академии».
– Вот, уже и до меня добралась, – вздохнула Анна.
«Сама по себе Анна не представляла для меня никакого интереса. То есть когда-то мы вроде бы дружили. Это она так считала. Только какая может быть дружба при таком неравенстве? Она дочка известного маститого художника, живет в огромной квартире в центре, отец обласкан властями, все у нее есть, а я… нищая девчонка из провинции, родители у меня деревенские.
Не могу сказать, что я ей завидовала, потому что Анна явно была несчастна. Отец давил на нее, принимал все решения за нее, а она не смогла ему противостоять. Неплохо рисовала, кстати, а поступила на искусствоведческий, раз папа велел. В общем, дружба наша сама собой распалась, когда я уехала в свой Тагил…»
– Надо же, – пробормотала Анна, – как верно она все про меня понимала еще тогда, в академии. Если бы мы хотя бы раз откровенно с ней поговорили, возможно, моя жизнь сложилась бы по-иному… Ну, не обо мне сейчас речь.
«Итак, я отправилась к Анне – просто так, без звонка, сказала, что прямо с поезда. Надо сказать, что она обрадовалась мне искренне, просто осветилась вся. Она не то чтобы постарела, но как-то усохла и зачахла и вся была полна заботами об отце. Он не имел ничего против того, чтобы я остановилась у них. Анна пыталась расспросить меня о жизни, но я быстро свела разговор на профессора Охотникова. Анна пообещала мне устроить встречу, ни о чем не спросив, вот что значит петербургское воспитание!
Буквально на следующий день Анна раздобыла мне телефон Охотникова и разрешила сослаться на нее.
Андрей Иванович, как ни странно, меня действительно вспомнил. Правда, он не горел желанием приглашать меня домой, пока я не сказала, что хочу поговорить с ним о «Мадонне дель Пополо».
– О той, которая находится в Нижнем Тагиле? – уточнил он.
– Именно о ней. Я работаю именно в этом музее, и у меня есть основания подозревать, что ее атрибуция, выполненная в семидесятые годы, ошибочна.
Он помолчал несколько секунд, а потом изменившимся голосом проговорил:
– Приходите. Мой адрес у вас есть?
Через час я уже была в его квартире.
Квартира была просторная, именно такая, какие в советские времена называли профессорскими.
Андрей Иванович встретил меня в дверях, взволнованно потирая руки.
– Я подозревал, я всегда подозревал, что они ошиблись с этой атрибуцией! Олег Игоревич был прав!
– Вы имеете в виду академика Мизгиря?
– Ну да, а кого же еще? Он однозначно утверждал, что картина – подлинник Рафаэля. Более того, протооригинал. И пока он был жив, его мнение никто не решался оспорить. Но едва он умер, на его память набросились, как собаки на мертвого льва. Все его мнения отвергли, все атрибуции оспорили. В том числе и «Мадонну дель Пополо» признали позднейшей копией. Я пытался выступать, доказывать, спорить… Но кто меня тогда слушал? Я был всего лишь начинающий ученый, без авторитета…
– Но вы были правы!
– Так случается, деточка, так часто случается. Но научный авторитет значит гораздо больше, чем факты. Меня тогда даже не подпустили к этой картине, даже не позволили на нее взглянуть. Так, говорите, есть новые факты, которые ставят под сомнение ту атрибуцию?
– Есть. Но было бы замечательно, если бы вы согласились прилететь к нам в Тагил и посмотреть на картину своими глазами. И потрогать ее своими руками. Я ведь слышала о том, какие у вас гениальные руки! Лучше всякого рентгена или ультразвука!
Охотников был смущен, но мои слова, несомненно, доставили ему удовольствие.
– Это преувеличение, деточка. Никакие они не гениальные, просто у меня есть некоторый опыт, так сказать, тактильного контакта с живописью старых мастеров… – Он поднял свои маленькие мягкие руки и посмотрел на них с гордостью. – А так – руки как руки… говорите, Нижний Тагил?
– Я понимаю, что в вашем возрасте тяжело летать, но, возможно, вы все же согласитесь…
– О чем речь! Да вы не представляете, деточка, какой радостью для меня будет увидеть ту картину! Я ведь уже говорил – тогда меня к ней и близко не подпустили!
