– Осажденным передали мои условия? – спросил он у своего адъютанта, молодого ломбардца.
– Да, ваша светлость, – ответил тот с поклоном.
– И что они?
– Они их отвергли. Они сказали, что имеют достаточно сил, чтобы отбить вашу атаку, и достаточно припасов, чтобы выдержать осаду.
– Что ж, тем хуже для них!
Герцог поправил перевязь с мечом и хотел тронуть поводья, но тут в дальнем конце поля показался в облаке пыли всадник на взмыленной лошади.
– Кто это? – осведомился герцог в недоумении.
Адъютант пожал плечами:
– Должно быть, гонец…
Всадник подлетел к герцогу, едва не падая с седла, и выкрикнул:
– Ваша светлость, дурные вести из Рима!
– Что такое? – Цезарь наморщил красивый лоб. – Что случилось?
– Его святейшество… ваш отец…
– Да говори же ты, наконец!
– Вчера на пиру ваш отец скончался!..
Герцог Валентино, Цезарь Борджиа, несколько секунд помолчал, а затем проговорил без всякого выражения:
– Что ж, тем хуже для меня…
Ворота крепости открылись, и из них вылилась сверкающая река – рыцари в сияющих на солнце доспехах, с изготовленными к бою копьями.
– За мной! – воскликнул Цезарь Борджиа, герцог Валентино, и впереди своего отряда бросился навстречу смерти.
Михаил Николаевич нажал кнопку дверного звонка.
Звук гулко раскатился за дверью, но никто не спешил ему открывать. Пришлось, чертыхаясь, рыться в карманах, искать ключи, открывать дверь самому.
Настроение, и без того скверное, еще больше испортилось.
– Безобразие… – бормотал он, пытаясь попасть ключом в замочную скважину. – Полный дом народу, все сидят на моей шее, а открыть дверь никто не может…
Наконец он справился с дверью, вошел в холл, включил освещение. Холодный резкий свет галогеновых светильников залил просторное помещение, и Михаил Николаевич почувствовал себя неуютно, как будто пришел не к себе домой, а в театральное фойе.
Посреди холла валялась отчего-то одна красная женская туфля, судя по размеру каблука и вызывающему цвету, принадлежащая невестке. Мало того, в углу Михаил Николаевич заметил скомканные колготки. Да что там колготки, в углу была целая куча женских тряпок! И чемодан, раскрытый, как пасть бегемота.
Это уже переходило всякие границы.
Он не любил невестку, старался как можно реже с ней встречаться, – и она отвечала ему взаимностью, но соблюдала какие-то правила игры, во всяком случае, до сих пор она не позволяла себе разбрасывать на виду свои вещи. Но и прислуга хороша…
– Анна! – крикнул Михаил Николаевич в глубину квартиры.
Никто ему не ответил.
– Анна! – крикнул он еще громче.
И тут он вспомнил, что Анна у них больше не работает, что ее уволила Людмила.
Это значит, нужно искать другую женщину на ее место, что само по себе непросто – попробуй в наше время найти приличную прислугу, дисциплинированную и честную, да чтобы еще хоть что-то умела делать…
А пока не найдешь замену – как быть?
Он пришел домой ненадолго, чтобы переодеться и привести себя в порядок, ему хотелось немного передохнуть, но еще хотелось есть, хотелось выпить большую чашку крепкого чая…
Анна очень хорошо умела его заваривать, но Анны больше нет. Придется приспосабливаться…
Тяжело вздыхая и недовольно бормоча, Михаил Николаевич прошел в свою часть квартиры, вошел на кухню.
Он не помнил, когда бывал здесь, и бывал ли вообще – все нужное приносила ему Анна, а есть на кухне Михаил Николаевич считал неприличным.
Однако он не растерялся, налил воды в чайник, нажал кнопку. Вскоре чайник весело заурчал. Теперь нужно было найти заварку.
Михаил Николаевич открыл один из кухонных шкафов, но здесь были сложены какие-то коробки и банки с иностранными надписями, скорее всего – разные моющие и чистящие средства.
В другом шкафу он обнаружил огромное количество тарелок и чашек. Зачем в доме такое количество посуды, если в нем живет всего несколько человек, а все приемы происходят в ресторанах?
Он достал одну чашку, продолжил поиски и в конце концов нашел коробку с чайными пакетиками. Там же, рядом, обнаружил пачку каких-то странных сухарей. Михаил Николаевич терпеть не мог чай в пакетиках, но другого выхода не оставалось. Он терпеть не мог есть или пить на кухне, но сейчас вся жизнь в доме перевернулась и смешно было держаться за такие мелкие привычки.
Заварил пакетик, и по кухне поплыл жаркий банный запах распаренного веника.
Опустился на неудобный стул, с трудом сделал несколько глотков, разломил сухарь.
У чая был привкус картона и сухой травы, сухарь оказался совершенно несъедобным.
Михаил Николаевич отставил чашку, мрачно уставился в стену.
Всю жизнь он работал – сначала на заводе, потом в райкоме партии, потом в обкоме. Карьера его складывалась удачно, он поднимался по служебной лестнице медленно, но верно, и уже замаячили перед ним московские горизонты – но тут случилась перестройка, вся прежняя шкала ценностей в одночасье рухнула, ориентиры сменились, хозяевами жизни стали новые, незнакомые люди.
Но он, Михаил Николаевич, не растерялся, не потерял свое замечательное чутье, сумел приспособиться к новым правилам игры и снова оказался на коне. У него обнаружилось еще одно полезное качество – он умел находить общий язык и со своими коллегами из старой номенклатуры, и с новыми людьми, появившимися на волне перемен. Его признали, к нему прислушивались, он снова приобрел авторитет, сумел создать свою собственную маленькую империю…
Но вот теперь снова что-то изменилось, его положение стало не таким прочным, как прежде.
Собственно, пока не произошло ничего серьезного, он занимает прежний пост, пользуется прежним влиянием – но по едва уловимым приметам, по изменившимся интонациям собеседников ощущает, что скоро это кончится, чувствует приближающуюся катастрофу, как животные задолго чувствуют надвигающееся землетрясение.
И что хуже всего – кое-кто из его окружения тоже замечает, что положение Михаила Николаевича стало не таким устойчивым. А те, кто пока этого не видит, скоро прозреют, и тогда неприятности покатятся на него, нарастая как снежный ком.
А тут еще нелады в семье… Глеб совершает ошибку за ошибкой, и даже Людмила, всегда такая послушная, на глазах выходит из-под контроля…
Что делать? Как предотвратить неизбежную катастрофу?
На ум приходил единственный способ: нужно держать удар, сохранять хорошую мину при плохой игре, показывать окружающим, что у тебя все хорошо, что все слухи о твоем падении преувеличены.
