– Мой папа – великий, я бы даже сказала – уникальный мужик. Он таскал меня на рыбалку и охоту чуть ли не с пеленок. По его словам, я поймала свою первую рыбу прежде, чем начала составлять слова в предложения.
– Офигеть можно! – покачал головой Магз. – И что же, и сейчас неплохо рыбачишь?
– Я все больше охочусь. – Осока улыбнулась нахлынувшему воспоминанию. – Свою первую утку я подстрелила в пятилетием возрасте. Как-то осенью, когда северная пошла… Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да, конечно. Это когда перед наступлением морозов перелетная птица летит в теплые страны. Хотя сам я не охотник, но мне Пашка Балашов про свои охотничьи приключения много рассказывал.
– Зато ты рыболов классный, – похвалила Осока, принимая из его рук упитанную сельдь.
– И как же ты, будучи дитем малолетним, утку убила? – спросил польщенный Магз.
– Папа притащил меня в охотничий шалаш, который сам построил на берегу одного из заливчиков этого самого озера. Все в шалаше специально оборудовал: две сидушки – себе и мне, подставочки, специальные упоры сделал, держатели для ружья.
Он и прежде меня на охоту постоянно брал, а тут разрешил мне выстрелить впервые в жизни. Мне хоть и пять лет было, но воспоминание на всю жизнь осталось. Папа установил ружье таким образом, чтобы оно прикладом в заднюю стенку шалаша упиралось, цевье – на специальную подставку, ствол – тоже. Показал, как целиться, как на спусковой крючок нажимать. Только самой нажать на спусковой крючок у меня сил не хватило. Представляешь, налетает на нас стая кряковых, я прицелилась в самую ее середину, а выстрелить не получилось. У меня слезы на глазах, а папа меня по голове погладил, свой палец на мой положил, и, когда следующая стая на выстрел налетела, нажали мы на спусковой крючок с ним вместе. И ведь подстрелили крякуху, причем селезня.
– Я офигеваю! – сказал Магз, задержавшись с очередным забросом, чтобы дослушать историю.
– Я тогда тоже офигела. Папа что-то неправильно с установкой ружья рассчитал, и мне так от отдачи прикладом по руке и скуле долбануло, что искры из глаз посыпались. Но это еще не все. Селезень, нами подбитый, шмякнулся не в воду, а прямо в наш шалаш и угодил прямо папе в голову. Представляешь – полтора килограмма тебе с неба на скорости в башку врезаются?
– Я офигеваю!
– Папа даже сознание потерял и со своей сидушки на пол свалился. Я как заору – и от боли, и от страха, слезы ручьем. Но папа быстро очухался, меня успокоил, и пошли мы с ним домой – травмированные, зато с трофеем. С моим первым в жизни трофеем!
– Да-а-а… – не нашел больше никаких слов Магз.
– Когда мы домой вернулись и моя маман нас увидела: папин глаз заплывший, мою щеку и мою руку, которая плетью висела, сначала вроде бы заплакала, а потом раскричалась, мол, не намерена больше с таким идиотом мужем под одной крышей жить. Потом кое-какие свои вещички собрала и дверью хлопнула. С тех пор я ее не видела. Только спустя некоторое время узнала, что маманя не просто от нас ушла, а к своему давнему любовнику богатенькому убежала. Сука… Да ты лови, лови, не теряй время-то.
– Знаешь, – серьезно заговорил Магз. – Я хоть и женатик, хоть и бабник, но если бы не знал, что ты моему другу Пашке нравишься, то…
– Опоздал ты с ухаживаниями, Магз, – перебила Осока. – Полюбила я друга твоего. Так что лучше продолжай рыбу ловить. Не поняла?! – Она приложила к глазам бинокль. – Чего это папа на базу возвращается?
– Может, еще одного спортсмена рыба-хулиганка зрения лишила? – попытался пошутить Магз.
Осока схватилась за рацию, которую, как оказалось, забыла включить перед сегодняшним стартом. А когда включила, тут же услышала пароль, согласно которому все егеря за пределами заповедника должны принять полную боевую готовность, а те, которые пребывают в Кабаньем урочище на службе, – срочно вернуться в палаточный лагерь.
– Бодрые поползновения! Бодрые поползновения! – раз за разом повторял ее отец.
– Магз, – обратилась она к спиннингисту. – Извини, но, кажется, на сегодня рыбалка закончена.
– Смотрите, там хищник жирует! – воскликнул Сфагнум, обращаясь к своему егерю.
Монокль изо всех сил налегал на весла, направляя лодку к берегу, и никак на его слова не отреагировал.
– Огромная стая, и, судя по всему, крупняк на охоту вышел! – не унимался сидевший на корме Сфагнум.
Егерь продолжал грести, не сбавляя темпа, то и дело повторяя в рацию, закрепленную на верхнем кармане своей камуфляжной куртки:
– Бодрые поползновения! Всем-всем – бодрые поползновения!
– Я требую, чтобы мы немедленно повернули вон в ту сторону, чтобы я продолжил ловлю! – не выдержав игнорирования со стороны егеря, закричал Сфагнум.
– Не надо кипятиться, уважаемый, – спокойно ответил Алексей Леонидович. – На водоеме произошло ЧП, возможно, кто-то из участников соревнований попал в беду. Необходимо принять соответствующие меры.
– Да пошел ты в жопу со своими мерами! – Сфагнум ухватился за борта лодки, подался вперед и, оказавшись нос к носу с продолжавшим грести Моноклем, закричал: – Я потратил приличное баблище, чтобы ловить рыбу в этом гребаном заповеднике, а ты мне это запрещаешь?! Да я на всех вас в суд…
Продолжить фразу у него не получилось: Моноколь отпустил весла и, подражая товарищу Шилову, который был «свой среди чужих, и чужой среди своих», в эпизоде первой встречи чекиста и поручика Лемке, от души врезал столичному мажору ладонями по ушам. После чего, не обращая внимания на схватившегося за голову, стонущего подопечного, вновь взялся за весла.
Глава 14
Бобровые косы
– Ты прости меня, миленькая, х-хры. Ну, не могла я тебя не остановить. Ты же детенышей, х-хры, убивала…
Тапир открыл глаза. Помещение, а точнее – земляная пещера, в которой он находился, была низкой, сумеречной и очень влажной. Его ноги были по щиколотку в воде, а сам Тапир пребывал в вертикальном положении и едва не касался затылком потолка. При этом он не имел возможности пошевелить руками, потому что они были привязаны или еще каким-то образом закреплены у него за головой. Еще он не мог говорить, – кто-то чем-то, скорее всего пучком мокрой травы или водорослей, заткнул рыболову рот. Тапир осознал, что не достает ногами земли, следовательно, его привязали, возможно, к стволу дерева.
– Знаешь, х-хры, миленькая, – вновь услышал он чей-то голос. – Вот мы вроде бы проходили в школе, что человек, х-хры, произошел от обезьяны. Дарвинизм, или, как его там, х-хры, – не важно. А почему, собственно, от обезьян? Х-хры! Почему, к примеру, не от бобров?! Видела бы ты, миленькая, х-хры, какие они замечательные строители! По сравнению с бобрами обезьяны, х-хры, – полный отстой. Бобры, скажу я тебе, миленькая Тридочка, во многом покруче людей…
– У-ым, – простонал кто-то в ответ, и только теперь в голове у Тапира прояснилось.