Однако именно в советское время прежние «мешки» и блатер-каины перестали напрямую зависеть от воров, став настоящими деловыми людьми. Их опыт по содержанию подпольных мастерских и складов пригодился во время НЭПа, помогая создать целую подпольную индустрию производства и сбыта левой продукции. Благодаря им в стране расцвел черный рынок вечно дефицитных продовольственных и промышленных товаров. Особую ценность эти пронырливые предприниматели представляли еще и потому, что после Гражданской войны редкие обыватели имели на руках деньги или ценности — людей раз за разом обчищали очередные городские власти, изымая имущество в ходе обысков, реквизиций и в счет контрибуций. Поэтому основными объектами охоты ростовских воров и грабителей начала 1920-х годов становились склады продовольственных и промышленных товаров. Главным образом нэпманских, так как покушение на социалистическую собственность сразу тянуло за собой расстрельную статью. Сбывать же добычу можно было только через черный рынок или вполне легальные ростовские базары по каналам, которые годами нарабатывали только опытные деловые люди.
Облавы и чекистский террор конца 1920-х годов, когда многие притоносодержатели и воры угодили в только что созданный Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) и на иные «курорты» нарождавшегося ГУЛАГа, показали, что концентрировать все основные малины и подпольные мастерские в одной Богатяновке опасно. И растеклась «мешочная масть» по всему Ростову-папе. А в более поздние годы именно из таких, не утративших связь с хеврой, вышли фарцовщики и первые советские цеховики — будущие олигархи.
Донный ил
Ростовская «пехота преступного мира» на рубеже веков версталась главным образом в многочисленных городских ночлежках и на грошовых постоялых дворах. Их обитатели были основной действующей силой в любых уличных беспорядках, массовых масленичных кулачных боях в Камышевахской балке, стачках, манифестациях, еврейских погромах, мародерстве на пожарах и пр. Налетчики привлекали местных босяков для ограбления крупных складов или магазинов. К примеру, чтобы завязать драку с охраной или в качестве отвлекающего фактора в случае полицейского преследования. Нахичеванская голытьба вместе с вентерюшниками с удовольствием бомбила проходящие вдоль Дона поезда, на ходу подчистую выгребая товар из вагонов. Платили им либо нелишние копейки, либо долей из добычи.
Впрочем, слоняясь без дела, обитатели ночлежек от скуки с удовольствием принимали участие и в преследовании самих мазуриков в ходе полицейских облав, когда была возможность беспрепятственно кого-нибудь попинать ногами, а то и стащить потерянную кепку или финку. Все доход.
Разорившимся ремесленникам и лишившимся работы сезонным поденщикам, которые жили одним днем, заработанные средства позволяли лишь получить временную крышу над головой да не помереть с голодухи. Божий день они проводили в порту, на базарах, мельницах, заводиках, возле магазинов, трактиров, где не гнушались самой черной работой. Были базарными носильщиками — елдами, таскавшими грузы, погрузчиками угля в порту, ассенизаторами, мусорщиками, чернорабочими на стройках и пр. Отметим, не полностью опустившимися людьми, не нищими. А лишь самыми низкооплачиваемыми из всего тогдашнего городского пролетариата. Заработок в виде гривенника-пятиалтынного-полтинника в день был их обычным доходом.
Сезонные рабочие в навигацию зарабатывали поденно до 75 копеек, а после ее окончания — не более 20. Иные и того не видели.
Естественно, что при таких доходах претендовать на пристойное жилье, пищу, одежду и даже семью не приходилось. А то, что зарабатывалось или кралось, тут же и пропивалось-прогуливалось. Копить тут не умели.
Такая публика оседала на самом дне Ростова: в ночлежках по Таганрогскому и Большому проспектам, на спусках, словно уродливые ручищи, тянущихся к Дону.
Появлению ростовских ночлежек предшествовало, кстати, благое намерение городской управы. Городской голова Андрей Байков в 1863 году, «по многочисленным просьбам» купечества, ходатайствовал перед екатеринославским губернатором о сносе портящих внешний вид города торговых шалашей и о строительстве, по примеру Одессы, Херсона и Таганрога, каменных лавок, носящих смешное для чуткого уха название «эшопа» (от английского «a shop» — магазин). То есть лавок, торгующих съестными припасами.
10 августа 1863 года Екатеринославское губернское правление разрешение дало, и эшопы начали возводиться по периметру Нового базара (Старый базар к тому времени уже был плотно застроен). Строились они на деньги управы, а затем сдавались в аренду в частные руки.
Ближе к концу века разбогатевшие базарные торговцы уходили из эшопов в собственные магазины, новые торговцы предпочитали арендовать отдельные этажи в зданиях на центральных улицах. «Мини-маркеты» хирели. Тогда арендаторы, не меняя специализации (торговля съестными припасами) и не нарушая договор с управой, просто превратили эшопы в так называемые столовые для чернорабочих — нечто среднее между трактиром и богадельней. Им это было выгодно — околобазарной и иной праздношатающейся по городу публике без определенного ремесла и места жительства нужно было где-то ночевать и чем-то питаться. Питание копеечное, неликвидные остатки базарной торговли. Условия непритязательные, зато не как собака на улице. А копеечка к копеечке, и вот он, и рупь с четью, капиталец.
Поэтому и в этот вид бизнеса с удовольствием пошли наименее щепетильные негоцианты. На начало XX века в Ростове работали три городских ночлежных приюта (два на 200 и один на 400 мест, по зиме здесь еженощно обитали до тысячи человек), содержавшиеся управой и оттого бесплатные для сирых и убогих. Кроме того, ростовское Мещанское общество в виде богадельни на свой кошт открыло еще один ночлежный дом на 50 мест.
Коммерческих же эшопов по городу насчитывалось более 20 (на 20, 50, 200 мест, общей вместимостью на 1,1–1,5 тысячи человек), которые содержались частными лицами по цене 3–5 копеек за ночь.
Самые ранние «отели для бывших людей», как любили писать тогдашние репортеры, тесно прижимались к районам их трудовой деятельности. Отсюда рукой подать было и до портовых пакгаузов, и до Старого и Нового базара.
Чуть больше века назад на месте нынешней серой громады здания регионального правительства располагался шумный и обильный Новый базар. Как и любой базар, он магнитом притягивал окрестную шпану, маргиналов, попрошаек, сирых и убогих. Здесь же на Большом проспекте (на месте нынешнего часового завода) примостилась и штаб-квартира всей этой братии — пара гнуснейших притонов, сиамские близнецы «Окаянка» и «Обжорка», соединенные между собой сквозным сортиром.
Первый когда-то гордо назывался «Новый Свет», затем менее по-колумбовски настроенный хозяин перекрестил его в «Море-Окиян». Ну а местная шатия-братия, сумлевающаяся в наличии «окиянов», быстро трансформировала его в привычную ростовскому уху «Окаянку».
Внешне «отель для бывших людей» напоминал обыкновенный продолговатый сарай с вечно битыми стеклами, закопченными от частых пожаров стенами и непременными лужами нечистот у входа — робятам лень было по головам спящих тащиться в такую даль до сквозного сортира, и они справляли малую (а то и большую) нужду прямо у дверей, стремясь попасть могучей струей в побирающихся тут же псов.
