Сам Кузьмин, также отдавший долг Сахалину, состоял на двойной ставке — и у полиции, и у бандитов.
В теплое время года и гультяи, и босяки перемещались «на природу». Они располагались на свежем воздухе, вповалку ночуя на холмах, среди пакгаузов, под звездным небом. От озорства нападали на катающихся на лодках, а то и насильничали купающихся девок. Отличить обычных бродяг от братьев-разбойников было трудно, поэтому приличная публика носа не казала в такие сомнительные места.
Нищеброды, калуны и мамахи с поленом
Обитатели дна всегда были разнообразны и неповторимы, у каждого была своя история падения. Не счесть историй крушения судеб, среди них масса вымышленных, но многие правдивы и отражают сломы эпохи: разорение крестьян в пореформенный период, боевые или производственные увечья, многодетность, малоземелье в Центральных губерниях, неорганизованная миграция населения в южные края с надеждой на лучшую жизнь, высылка из столиц, голод, моровые поветрия, межэтнические столкновения и т. п.
После отмены крепостного права крестьяне порой снимались с мест целыми селениями (это могли быть также погорельцы, беженцы, жертвы голода или резни), бредя с сумой и побираясь христовым именем в края обильные и мирные. Таковыми в XIX веке были уже давно замиренные, многоземельные и стремительно развивающиеся Новороссия, Крым, Дон и Кубань.
Однако добираться до них было долго и хлопотно, а кушать хотелось ежедневно. Да и не факт, что на месте быстро удастся обустроиться и найти работу. Так что до этого приходилось жить подаянием, что никогда не было зазорно на Руси.
По данным Министерства внутренних дел Российской империи, на 1877 год общее число нищих в 71 губернии, по самым приблизительным подсчетам, превышало 293 тысячи (при численности населения России — 71,2 млн человек). В деревнях количество нищих возрастало в конце зимы, когда проедался прошлогодний урожай, а набор сезонных работников в портах и на заводах-фабриках еще не начинался. И даже если главе семейства удавалось устроиться на грошовую работу в городе, его жена и дети вынуждены были идти по миру нищебродить.
Смиренное поведение, терпение и неагрессивность накладывали отпечаток на этот самый спокойный «взвод» пресловутой босяцкой «золотой роты».
Однако нищенство нищенству рознь. На рубеже веков в Европе вообще, а в России и Ростове в частности сложилась целая индустрия нищенского промысла, поставленного на профессиональную основу. Так продолжается и по сей день.
В прекрасной пьесе Бертольда Брехта «Трехгрошовая опера», изображающей лондонских нищих конца XIX века, описано целое государство в государстве, которым заправляли местные «мазы». Любой желающий попрошайничать в одном из 14 районов Лондона должен был получить своеобразную лицензию у фирмы «Джонатан Джеремия Пичем и Кo», возглавляемой местным головорезом. За скромную половину ежедневного дохода и «лицензию» соискатели получали экипировку в соответствии с «пятью основными типами убожества, способными тронуть человеческое сердце».
В Петербурге нищую братию, промышлявшую в районе Первой и Второй Вяземской лавры, у Всеволода Крестовского в «Петербургских трущобах» крышевал отставной майор Спица.
В Макарьевском уезде Костромской губернии целая волость крестьян профессионально занималась нищенством, настреливая в хорошие дни куда больше того, что они могли заработать обычным трудом.
Выпускник Московской духовной академии Яков Недоходовский рассказывал, как в Калужской губернии он неоднократно предлагал нищим работу, но те в ответ смеялись ему в лицо, говоря: «Мы вдвое больше добудем сумою; будем в день два раза чай пить с баранками и водкой, да еще на табак останется; спать будем сколько угодно, а у тебя что? Плечи-то ломать…»
Русский правовед-криминалист Август Левенстим утверждал, что в столицах опытный стрелок-попрошайка зарабатывал до 3 рублей в сутки и до 300, а то и до 1 тысячи в год.
В провинции выклянчивали меньше, но выручали многочисленные религиозные праздники, тезоименитства государя и государыни, ярмарки, свадьбы, похороны, гульбища и пр. В Ростове в обычные дни просящий милостыню при храмах, на базарах и центральных улицах мог рассчитывать на доход от 80 копеек до 1 рубля, в праздничные эта сумма, как правило, утраивалась. Жуликоватые торгаши и их семьи стремились спасти душу, откупившись от Всевышнего своеобразной взяткой посредством милостыни.
Дореволюционный историк Михаил Пыляев так характеризовал эту братию: «Утром… проходили целые бесконечные нити нищих; шли бабы с грудными младенцами и с пеленами вместо последних; шел благородный человек, поклонник алкоголя, в фуражке с кокардой, рассказывая публике мнимую историю своих бедствий; шел также пропойца мастеровой, сбирали чухонки на свадьбу, гуляя попарно, со словами: «помогай невесте»; возили на розвальнях гробы или крышку от гроба старухи, собирая на похороны умершему; шли фонарщики, сбирая на разбитое стекло в фонаре. Ходил и нижний полицейский чин с кренделем в платке, поздравляя гостинодворцев со своим тезоименитством… Брели, особенно перед праздниками, разные калеки, слепцы, уроды, юродивые, блаженные, странники и странницы».
В одиночку нищебродствовать было боязно из-за обилия себе подобных, которые и бока могли наломать конкуренту. Поэтому волей-неволей голь перекатная на Юге России вынуждена была прибиваться к артелям.
Артели профессиональных нищих называли себя калунами (от слова «калить» — собирать Христовым именем, нищебродить, отсюда — калики перехожие). Артели были специализированными (слепые, богомольцы, отставные солдаты, погорельцы) либо земляческими (беженцы, пострадавшие от погромов, с голодного края, греки-армяне-болгары-персы-евреи и т. д.). Так в середине XIX века в Ростове появились пиндосы — нищие греки из Пинда и Этолии, юго-западной горной части Балканского полуострова, пострадавшие от турецких карательных экспедиций. Они распространились по всей Новороссии от Одессы до Ростова, оборванные, грязные, протягивающие руку за подаянием. Впоследствии отличительной чертой пиндосов стала как раз развернутая кверху ладонь («пента» в переводе с греческого — пять).
В 1903 году после кровавого Кишиневского погрома на центральной ростовской улице Большой Садовой, чуть ли не на каждом углу милостыню просили беженцы-евреи. В 1905–1906 годах — бежавшие от армяно-татарской резни мусульмане, а в 1915–1916 годах — уже армяне, сумевшие выжить после геноцида.
Отечественные калуны появлялись в Ростове после моровых поветрий и голода последней четверти XIX века в Центральной России, Русско-турецкой и Русско-японской войн, после неудачного столыпинского переселения в Сибирь 1907–1911 годов.
Артели калунов представляли собой настоящие средневековые цеха со своим старостой-антрепренером, строгой иерархией и поборами «на братскую свечу». Эта схема ничуть не изменилась и сегодня.
Профессиональные калуны, воронежские крестьяне Архип и Дарья Леженины каждый день приезжали из Батайска в Ростов рано утром на работу. Архип ходил по Ростову с крышкой гроба и свечой — собирал «на мертвеца». Добытое он тут же пропивал в трактире, где однажды, расчувствовавшись, разбил крышку о голову соседа. Иногда они брали с собой соседского мальчика — для жалости. Если не подавали милостыни, обругивали прохожих.
