Впрочем, декабрьские баррикадные бои на рабочем Темернике и отвлечение основных сил полиции на подавление антигосударственных беспорядков вновь свели интересы блатных и «политики». Оружие повстанцы тогда еще могли получать только по криминальным каналам.
Разгром Первой русской революции, подавление беспорядков в провинции, эмиграция лидеров революционного подполья, отстрел, отлов и ссылка наиболее активных политических боевиков к концу первого десятилетия XX века — все это продемонстрировало очередной зигзаг в уголовно-политических отношениях. Беспредельщики-боевики с их кровавыми «эксами» и неоправданными сопутствующими жертвами среди населения уже вызывали неприязнь у своих «союзников». Ростовским блатным категорически не нравилось, что их гребли под одну гребенку с «политикой», отправляя на милость военно-полевых судов. Те же ни с кем не церемонились и особо не разбирались — вооружен, значит, поставил себя вне закона, извольте к теплой стенке. Облавы на «политику» частенько приводили в воровские малины, а зачем блатному «палить хату» и подставлять родную хевру? К тому же «политика» свои планы налетов на кассы, банки и богатые дома никак не координировала с воровской верхушкой Ростова. Стало быть, окучивала чужой огород, что в уголовной среде вовсе было чревато жесткими разборками на воровском сходняке и беспощадными наказаниями для нарушителей. Ростовские вентерюшники и шоттенфеллеры не собирались терпеть конкурентов среди чужаков. Здесь вообще чужих никогда не любили…
На том уголовно-политический роман начала века и завершился. «Вихри враждебные» в Ростове стихли вплоть до Февральской революции 1917 года.
От шайки к синдикату
По мнению исследователей криминального мира дореволюционной России, уровень преступности в империи менялся в зависимости от личности, восседающей на троне. Чем более либеральным был государь, тем активнее в стране поднимали голову преступники. Так, в первые годы XIX века, при реформаторе Александре I, абсолютное число зарегистрированных уголовных преступлений было значительно выше, чем при его брате Николае I, натянувшем царевы вожжи. При Александре II Освободителе-от-крепостного-права индекс преступности вырос в 2,7 раза по сравнению с началом века, а затем упал — при консервативном царствовании Александра III. Последний же император в первую очередь обращал внимание на преследование политических противников. При этом совершенно запустил ситуацию с уголовниками. Настолько, что уровень преступности подпрыгнул в начале XX века сразу на 55 %.
В середине XIX века, в эпоху правления «жандарма Европы», индекс преступности составлял всего 95 % от уровня начала века, но уже в 1911–1913 годах он достиг заоблачных высот — 305 % от уровня 1851–1860 годов. В начале XX века прирост краж и грабежей опережал рост населения Российской империи более чем вдвое, а телесных повреждений — в 7 раз. Максимальный же уровень преступности в России отмечался накануне Первой мировой войны.
По подсчетам заведующего статистическим отделением Министерства юстиции Евгения Тарновского, в 1900 году общее число уголовных дел в России было на 48 % больше, чем в 1884 году, в то время как прирост населения увеличился лишь на 24–25 %. При этом число краж и грабежей удвоилось, число телесных повреждений выросло в 7 раз. Абсолютным лидером здесь стала как раз Новороссия — 45 % (в Петербурге рост составил 17 %, в Москве — 23 %, в Царстве Польском — 3 %). Иными словами, к началу XX века пульс российской преступности бился именно на Юге, с центром в Ростове и Одессе. Впрочем, взрыв преступности был характерен не только для России. В те же годы в законопослушной Германии при приросте населения в 15,8 % рост числа преступников составил 38,5 %, а рост рецидивистов, у которых было свыше 6 отсидок, — аж 277 %. Такие они, гримасы крепнущего капитализма.
Эта тенденция легко прослеживается и в ХХ — начале XXI века по тем же причинам. Период реформ и революций неизменно влечет за собой падение социальной ответственности в патриархальном обществе и, как следствие, всплеск преступности в ответ на попытки властей нарушить веками сложившиеся политические и бытовые традиции. И лишь резкое закручивание гаек в охране правопорядка и обязательное предоставление обществу новых политических и нравственных ориентиров (будь то «самодержавие-православие-народность», «у России есть только два союзника — армия и флот», «пролетарии всех стран, соединяйтесь», «враг будет разбит, победа будет за нами», «у советских собственная гордость», «сильная Россия — единая Россия» и пр.) позволяли сбивать криминальный вал репрессивными мерами и как-то обуздывать этого джинна.
В период правления Николая II слабость центральной власти и полицейского ведомства была очевидна чуть ли не с первого дня коронации, отметившегося кровавой Ходынкой. Первая русская революция лишь подтвердила почти полный развал в МВД и неконтролируемость внутренней ситуации в империи полицейскими властями. Лишь чрезвычайные меры по наведению порядка, предпринятые новым премьером (с июля 1906 года) и по совместительству главой МВД Петром Столыпиным (введение военно-полевых судов, рассмотрение дела не дольше двух суток, приведение приговора в исполнение в 24 часа), позволили сбить волну насилия в стране, стоившую как должностным лицам империи, так и простым городовым порядка 9 тысяч жизней в 1901–1907 годах.
В Ростове революционный террор начала века также погулял вволю. Его жертвами стали многие служащие во главе с начальником ростовского отделения Владикавказского жандармского полицейского управления железных дорог 57-летним подполковником Ильей Ивановым (возглавлял ВЖПУ с 1882 года), застреленным на пороге собственной квартиры в Братском переулке 7 августа 1905 года. Показательно, что участников покушения на подполковника во главе с убийцей, рабочим-инструментальщиком мастерских ВлЖД Яковом Бутовым, суд присяжных оправдал — полиция и жандармерия по-прежнему в Ростове ни малейшим уважением и сочувствием не пользовались.
2 мая 1907 года эсерами был убит помощник пристава Цилинский, ранен другой помощник пристава.
Впрочем, в купеческом городе сказывалась слабость политических организаций левого толка: ни эсеры, ни анархисты, ни социал-демократы особым влиянием среди обывателей здесь не пользовались. Забастовки и стачки на производствах, как правило, носили экономический характер и разрешались путем переговоров с заводской администрацией. Маевки и демонстрации массовостью не отличались, в то время как, к примеру, вполне себе мирный городской Праздник древонасаждения собирал толпы людей.
Поэтому такого всплеска терроризма, как в Царстве Польском, на Кавказе, в Новороссии, в обеих столицах, в Центральных губерниях и др., в Ростове не наблюдалось. После стачечных беспорядков 1902 года в городе разместили батальон 134-го Феодосийского полка, в 1905 году сюда же подтянули 1-й и 2-й сводные Донские казачьи полки, 19-я казачья батарея расквартировалась в Новочеркасске и очень помогла при подавлении вооруженного восстания в Ростове в декабре 1905 года.
«Революционный рэкет» всяких там дилетантских «Донских орлов» быстро сошел на нет, экспроприации были фрагментарны и только озлобляли население Ростова, относившееся к подобному способу борьбы с самодержавием с нескрываемым раздражением. Ибо ущерб от ограбления банков и почтовых контор ложился на плечи горожан, страдавших в том числе и от случайных пуль и бомб. Оттого и пойманных боевиков лупцевали смертным боем в первую очередь сами обыватели.
