По сути, обе эти силы вернулись к благословенным временам Первой русской революции.
Профессор Владимир Вернадский писал в 1920 году: «Наблюдая современную жизнь развала, поражаешься одной явной аномалии. На поверхности, у власти и во главе лиц действующих, говорящих как будто дающих тон — не лучшие, а худшие. Все воры, грабители, убийцы и преступные элементы во всех течениях выступили на поверхность. Они разбавили идеологов и идейных деятелей. Это особенно ярко сказывается в большевистском стане и строе… И здесь теряются идейные, честные люди. Жизнь выдвинула на поверхность испорченный, гнилой шлак, и он тянет за собой среднюю массу».
В Ростове альянс красных и деловых был предопределен еще апрельскими событиями 1917 года и массовым расколом в блатной среде. Многие из них, разочаровавшись в бесхребетности «демократического» Временного правительства, будучи чужаками для монархистов и не имея пути назад в блатной мир, поневоле подались к красным. Там их принимали как своих.
Убежденные же блатари, напрямую не вмешиваясь в политику, с удовольствием участвовали в погромных мероприятиях красных в отношении буржуев (у пролетариата попросту нечего было грабить), порой даже маскируясь под товарищей — обыватели не рисковали жаловаться на победителей. Коммунистические власти на их шалости поначалу вообще смотрели сквозь пальцы — и те, и другие грабили награбленное. При этом взрывчатку для подрыва Новочеркасского железнодорожного моста в 1919 году, в котором участвовала известная подпольщица Этель Борко, сумели достать как раз благодаря взаимодействию с Богатяновкой. Блатные же помогли с покупкой оборудования, шрифтов и бумаги для организации новой подпольной типографии и печатания газеты «Донская беднота».
Ее издание едва не стоило жизни группе подпольщиков Ростово-Нахичеванского комитета большевиков, арестованных с поличным в самой типографии в доме Николая Спирина на Донской, 44. Восьмерых из них приговорили к расстрелу. Но благодаря связям в блатном мире был найден выход на председателя военно-полевого суда поручика 208-го пехотного полка Николая Красса (имение помещиков Крассов находилось под Ростовом). По утверждению одного из осужденных, Григория Спирина, брата хозяина дома, за взятку в 30 тысяч рублей смертный приговор был изменен на 20 лет каторги.
Со своей стороны часть преступного элемента Ростова влилась в Красную армию, а после ее победы вполне органично вписалась в работу советских учреждений. В том числе и карательных.
На тот момент красным и уголовным было вполне по пути, и обе стороны этим прекрасно пользовались.
Для ростовских блатарей Гражданская война была едва ли не идеальным периодом. Городское хозяйство в начале 1918 года было запущено, улицы не освещались, сторожа и дворники разбежались. Наличие в Ростове массы вооруженных людей непонятной политической ориентации делало бессмысленной охрану банков — ее просто могли перестрелять на входе. Редкие патрули с налетчиками предпочитали не связываться и охраняли сами себя. Были случаи, когда мародерствующая толпа буквально линчевала патрули из юнкеров и в Ростове, и в Новочеркасске. Оккупационные подразделения из германцев вовсе не занимались полицейской работой, охраняя лишь официальные учреждения.
Нестабильное положение властей не позволяло им в отведенное время создать эффективно действующий сыскной аппарат. По сути, безопасность обывателей стала делом рук самих обывателей.
Понятно, что в таких условиях количество босого люда росло как на дрожжах, рекрутируя кадры из числа дезертиров, бродяг, авантюристов, оставшихся без работы пролетариев, разорившихся крестьян.
В первом полугодии 1918 года правоохранительные органы в городе вообще отсутствовали — на улицах царило право «товарища маузера». Немцы отказались заниматься полицией, разоренная городская управа этого делать была не в состоянии. Поддержание порядка легло на плечи старшины Павла Семенова, назначенного 30 апреля временным генерал-губернатором, командующим войсками Ростовского района и градоначальником Ростова войскового. Семенов имел богатый опыт полицейской работы: в 1893–1900 годах он был помощником знаменитого полицмейстера Таганрога Семена Джапаридзе. Именно он поручил штабс-капитану Таранскому разыскать и собрать уцелевшие старые полицейские и сыскные кадры. С 1 июня начался набор в новую ростовско-нахичеванскую городскую стражу, а новых сотрудников привлекали жалованьем от 150 до 250 рублей в месяц.
Деньги в те неспокойные годы вообще мало что значили из-за частой смены властей, и охотников нести подобную службу при таком разгуле преступности не находилось. Уже новый начальник стражи, войсковой старшина Попов, в июне 1918 года вынужден был призвать в милицейские ряды казаков, которые правоохранительную службу понимали исключительно с точки зрения насилия. Сохранившаяся демократическая пресса (меньшевистская газета «Рабочее слово») писала о том, что стражники гоняют нагайками проституток с улиц, вместо того чтобы бороться с серьезной преступностью.
А она как раз чувствовала себя прекрасно и практически безнаказанно. Капитан Таранский признавался в интервью местной газете: «Каждые сутки облавы, осмотры, обыски разных притонов, патрули и дозоры — пешие и конные — в работе непрерывной. В тюрьму отправляются ежедневно три-четыре — до десятка арестованных».
К примеру, 3 июня 1918 года на весь Ростов в прямом смысле прогремели похороны убитого в перестрелке со стражниками беглого каторжника Мозгового, известного в городе по ряду грабежей и убийств.
Репортер издававшейся на Юге России под редакцией Бориса Суворина газеты «Вечернее время» восторженно описывал: «Роскошный, белый (символ душевной чистоты и невинности) глазетовый гроб буквально утопал в живых цветах». У дома безвременно ушедшего душегуба на Сенной протопоп при благоговейном молчании слетевшихся проводить в последний путь коллегу мазуриков отслужил панихиду.
Кавалькада, собравшая весь богатяновский бомонд, двигалась по Малой Садовой к Покровскому кладбищу (в нынешнем Покровском сквере). Цветочный гроб везли на катафалке, запряженном четверкой лошадей в попонах. Его сопровождал хор певчих и духовенство, которому за наличный расчет было плевать, по ком звонит колокол и кому читать отходную молитву.
Однако, в отличие от похорон налетчика Коли Волыны в феврале 1914 года на Братском кладбище, собравших подобный же босяцкий аншлаг, никто из господ полицейских задерживать «рыцарей индустрии» даже не подумал. В скорбном ряду застыли гоп-стопник Николай Кузелин (Колька Ратник), шнифер Антоха Лапшин, домушник Мишка Ганин (Лупатый), шоттенфеллер Федька Ефимов (с редкой «погремухой» — Молодой Крокодил), мокрушник Пашка Фараон и другие «официальные лица».
Подобные же похороны закатил блатной мир двум налетчикам, убитым в ходе перестрелки со стражей во время нападения на квартиру доктора Немировского на Большой Садовой, жертвой которого стало двое обывателей.
В конце XX века провожать на погост откровенных бандитских авторитетов в Ростове будут уже первые лица государственной власти. Как достойных членов общества. Треснувшее в начале века «зеркало» империи найдет свое место в «королевстве кривых зеркал» нашей кафкианской действительности.
