Долгое время избегать риска позволяли ему и слабость правоохранительных органов Северо-Кавказского края, и их неумение объединить схожие уголовные дела в серию. Только однажды Башкатов, чисто по-балагановски, имел глупость влопаться: в декабре 1929 года его осудили в Кропоткине за кражу корзины с вещами на две недели принудительных работ.
Когда число убитых «кулаков» перевалило за сотню, Егорушко подустал (следствие точно установило 102 эпизода, в которых был убит 121 человек, две трети из них — женщины и дети). Теперь ему требовались помощники в столь похвальном деле — мести за убийц «анпиратора». Одному сложно было и патрулировать чугунку, и прятать трупы, и собирать вещи, и продавать их через надежных барыг.
Для душевного комфорта он сошелся с крестьянкой Натальей Щукиной, которая родила ему троих детей. Поселился с ней в приобретенном домике в Армавире. К началу 1930-х годов двое старшеньких уже помогали папеньке в его нелегком труде — держали жертв за ноги, пока отец махал «микстурой».
После убийства ейчанина Каширина Башкатов отправил письмо с приглашением «на новое место работы» его жене. Та приехала на станцию Гулькевичи с десятилетним сыном. Ее встречала вся чета Башкатовых — Щукиных с тремя детьми. Далее — все по схеме. После убийства по отобранным у трупа багажным квитанциям Егор получил вещи убитых в камере хранения.
Более серьезных соратников Башкатов обрел в лице таких же отморозков, как и он сам, — Илюхи Бобкова и Ваньки Склярова. В пьяной беседе с ними Егор заявил: «Я поклялся мстить за своих родственников. За одного человека убью сто человек». «А я буду валять бессчетно, буду работать, пока сам не попадусь», — обнадеживающе парировал Скляров. После чего альянс был заключен. Приятелям нравилась эта «работа», каждый раз оканчивавшаяся буйной пьянкой.
С новыми приятелями дело пошло бойчее. Теперь уже можно было не ограничивать себя тремя пассажирами на полустанках — в назначенный ночной час в условленном месте из тьмы выныривали несколько громил, и «микстура» работала словно средневековая фрондибола. На хазах отдраивали от крови белье уже пять прачек. На рынках сбывали отстиранное около 20 торговцев.
Пока уголовное дело расследовал оперативный отдел Управления рабоче-крестьянской милиции Северо-Кавказского края, сыскари могли только констатировать: трупы регулярно появляются в степи на Дону, в Армавирском, Кропоткинском, Тихорецком районах Кубани.
Однако в январе 1931 года путевой обходчик обнаружил прямо у железнодорожного полотна трупы жительницы Подмосковья Тамары Васильевой и ее двухлетнего сына с пробитыми головами. А это уже, согласно постановлению ВЦИК по предотвращению вредительства на транспорте, дело не территориальной милиции, а ОГПУ. Чекисты быстро выяснили, что всего за несколько месяцев до этого здесь же нашли труп главы семьи — подмосковного батрака Васильева, — и тоже с характерной раной головы. После чего ОГПУ запросило все дела в регионе, в которых фигурировали подобные убийства. Выяснилось, что за последние годы их набежало несколько сотен. Тогда стало ясно, что действует целая банда, и все эти эпизоды были объединены в одно дело. Но… следствие сразу пошло по другому пути: эти эпизоды стали вешать на другую банду — Джанканьянца, с 1924 года свирепствовавшую в окрестностях Армавира. Можно не сомневаться — повесили бы. Если бы в ОГПУ не появился крестьянин Михаил Дьяков — первый, кому повезло избежать свидания с «микстурой». В отличие от своих земляков-переселенцев, он заподозрил в поведении обнаглевшего от безнаказанности Башкатова неладное, тихо спрыгнул с телеги и скрылся в ночи. Остальных не миновала горькая участь. Тогда Дьяков побежал в ОГПУ и сообщил приметы душегубов. По этим приметам был опознан налетчик Скляров, живший под фамилией Шамриков по паспорту, украденному у им же убитого селянина. За его домом было установлено наблюдение, которое позволило сыщикам выяснить, что Скляров и его таинственный гость Башкатов «часто уезжают из дома и, возвращаясь, привозят разные вещи, преимущественно крестьянскую одежду, со следами крови. Ее после стирки сожительницы Башкатова и Склярова продают».
Тем временем Шамриков в последнее время на нервной почве совершенно слетел с катушек. Он убил обеих своих сожительниц — Арсентьеву и Сорокину. Хотел убить еще и третью, Кабищеву. Дошло до того, что он предложил Башкатову убить его жену Наталью Щукину и троих детей. Все равно, дескать, донесут рано или поздно.
Егорка оскорбился — эти не сдавали «убийц анпиратора Александра», их пока не за что кончать. Возможно, это и спасло крестьянку и ее отпрысков. Скляров был арестован, а на его квартире устроена засада.
7 января 1932 года Башкатов с Бобковым совершили свое последнее преступление — в 4 верстах от станции Кавказская была убита крестьянка Пелагея Зуева. На следующий день с ее окровавленным тулупом оба ввалились в хату Склярова, прямиком в руки ОГПУ.
Обыск в доме дал следствию неоценимую улику — гроссбух Башкатова, куда тот, словно Иван Грозный, дотошно, в синодик, записывал даты и имена своих жертв. Последняя датировалась 5 января 1932 года. Обнаружили с стопку паспортов. Именно по этому гроссбуху вывели цифру 447, которая в ходе следствия была уточнена до 459 жертв.
После предъявления этого убийственного вещдока Башкатов запел соловьем: «Хочу показать свое наболевшее сердце от казацких, а также кулацких зверских отношений с нами, бедными крестьянами и рабочими… Я, Башкатов, их перевел на Кубани 450 человек, за то, что они весь век из нас сосали кровь, а когда Советская власть призвала их с нами работать и из одного котла с нами кушать, то эта картина им не понравилась… Я совершил перед Советской властью свое небывалое преступление и всюду чистосердечно признался и открыл свои политические преступления…» За свои подвиги во имя популярной в начале 30-х годов борьбы с кулачеством Башкатов просил назначить ему в виде наказания скромные 5 лет исправительных работ.
Дело № 125 «О банд-шайке грабителей и убийц, возглавляемой Башкатовым» составило всего пять томов — не так много для преступника, действовавшего с таким размахом. В обвинительном заключении оперуполномоченный Ермаков, расследовавший дело, определил Башкатова как «выходца из мелкобуржуазной крестьянской среды, деклассированный и дегенеративный элемент, в период социалистического строительства стремящийся к паразитическому и разгульному образу жизни».
Во время следствия и суда все 20 человек из «банд-шайки» чалились в Ростове в Богатяновском централе. Оттуда и последовали уже не по железной дороге туда, откуда не возвращаются.
Не кажи «гоп»
Мелкотравчатый сегмент бандитской части ростовской хевры составляла простая уличная шпанка, гоп-стопники и обычные хулиганы. Наиболее серьезными среди них считались гоп-стопники, или сокращенно гопники, — промышлявшие мелким разбоем урки, босяки, берущие жертву на испуг («взять грача на гоп-стоп»).
Этимологию термина почти все исследователи выводят от корня «гоп», возможно, от искаженного «hoff» (по-немецки, «двор»), обозначающего на блатной «музыке» ночлежку, приют, дворовую жизнь. Собственно, сама уличная шпанка за неимением средств выше ночлежек и не поднималась. Ее удел был мелкое воровство, грабежи, уличный разбой, то есть гоп-стоп. Обитатели ночлежек вынуждены были гопать — бесцельно слоняться по улицам. Или жить на гопе, что, как отметил Владимир Даль в своем исследовании «Условный язык петербургских мошенников, известный под именем музыки или байкового языка», означало «ночевать под открытым небом».
