Но в одиночку ограбить, вынести, спрятать и продать известные на весь мир ценности было невозможно. Пришлось привлекать к делу испытанного кореша — курского карманника-ширмача Анания Комова и местного барыгу — ювелира из отставных унтер-офицеров Николая Максимова. Первый должен был страховать Стояна во время ограбления, второй — обеспечить канал сбыта краденых каменьев. Максимов также заказал в Александровском ремесленном училище 4 лобзика и особые разжимные щипцы, якобы для разгибания обручальных колец.
В ночь на 29 июня 1904 года Стоян с Комовым проникли на территорию монастыря, скрутили 69-летнего сторожа Федора Захарова и заперли его в подвале. Заметим, пальцем его не тронули, из-за чего у следствия возникла версия, что он был соучастником, соблазнившись вознаграждением в 100 рублей. Но доказать этого не смогли.
Затем преступники сорвали замки в церковных дверях и забрали обе иконы с украшениями. После чего не поленились взломать два свечных ящика и забрать оттуда 365 рублей.
Наутро, понимая, что их могут найти, не верящий ни в бога, ни в черта Стоян раздел образа, порубил их секачом и спалил в печке. Затем взял с собой полюбовницу и укатил на пароходе «Ниагара» вверх по Волге с паспортами на имя супругов Сорокиных. Дочка с матерью остались в Казани, от них следователи Казанского губернского жандармского управления и узнали впоследствии о судьбе икон.
Максимов в это время сбывал жемчуг и пытался продать камни.
Похитителей нашли случайно — смотритель Александровского училища рассказал о заказе на лобзики и щипцы. После этого полиция взяла Максимова и произвела обыск в его доме.
Согласно данным следствия, при обыске были обнаружены «куски пережженной проволоки, 205 зерен жемчуга, перламутровое зерно, камешек розового цвета, обломок серебра с двумя розочками, 26 обломков серебряных украшений с камнями, кусочек золота, 72 золотых обрезка от ризы, завернутые в рукав платья, 63 серебряных обрезка ризы и венца, пластинка с надписью «Спас Нерукотворный», серебряный убрус, смятый в комок, и другие подобные предметы».
Барыгу припугнули, и тот, не моргнув глазом, выдал своих подельников. 5 июля на пристани в Нижнем Новгороде полиция сняла с парохода чету «Сорокиных», а затем взяла и ширмача.
Стоян на следствии не стал запираться и с гордостью поведал следователям о своих предыдущих подвигах. Его ничуть не смущало, что он изрубил и сжег две иконы, представлявшие немалую культурную и духовную ценность. На вопрос, какой придерживается веры, подсудимый спокойно отвечал: «Какой хотите».
Суд присяжных состоялся 25–29 ноября 1904 года и проходил при совершенном аншлаге и редком для Казани ажиотаже. Ничуть не раскаявшийся ростовский клюквенник был приговорен к 12 годам каторжных работ, его подельник — к 10. Остальные участники шайки отделались незначительными сроками. Впрочем, на суде Стоян вдруг изменил показания и стал отрицать, что сжег иконы. «Ведь, в общем, я все-таки человек православный, имею сердце, да и мои мать и отец православные. Неужели я мог поступить так с такими вещами. Другой иноверец знает, это религия», — заметил он с кривой ухмылкой. При этом добавил, что передал иконы некоему лицу, о котором не расскажет даже под угрозой виселицы. После чего у следователей и возникла версия о том, что в деле замешаны раскольники, купившие у него особо почитаемые дониконовские образа (писанные до церковного раскола в середине XVII века). Причина столь странного хода матерого клюквенника непонятна. То ли совесть вдруг взыграла (что маловероятно), то ли страх божий (что невозможно), то ли адвокаты подсказали, как хоть немного скостить срок. А возможно, он просто пытался за счет дополнительных допросов потянуть время и улучить момент для побега.
В любом случае факт остается фактом: в печке обнаружили остатки левкаса-грунтовки, петли бархатной обкладки и гвоздики от общероссийской святыни.
Выступая на суде с обвинительной речью, товарищ прокурора Казанской судебной палаты Иван Покровский подытожил. «Как ни тяжело, как ни безотрадно, но надо признать, что иконы сожжены».
Подлинная икона Казанской Божьей Матери (ее аутентичность в середине XIX века доказал профессор истории Казанского университета Афанасий Щапов) оказалась безвозвратно утеряна. Остались только списки с иконы, удивительная судьба которых заслуживает отдельных исследований.
Зато дальнейшая судьба Варфоломея Стояна известна. Он еще раз бежал — уже из мариупольской тюрьмы, был пойман в Харькове и в 1909 году помещен в одиночную камеру Шлиссельбургской крепости. Оттуда он уже не вышел на свободу — умер в застенках в 1916 году. Священник, пытавшийся исповедать клюквенника перед кончиной, оторопел, когда тот чуть ли не по матушке погнал его из камеры. При этом Стоян крикнул ему, что лично сжег икону Казанской Божьей Матери, «чтобы доказать, что никакая она не святая».
Кстати, бриллианты с уничтоженных икон так и не нашли.
Дети лейтенанта Саваофа
Устойчивое сочетание «ростовские воры» давно уже сжилось с другим устойчивым сочетанием — «ростовские жулики». Этим исторически сложившимся понятием обозначаются аферисты, мошенники, кидалы, карточные шулеры, прохиндеи, жульманы всех оттенков. Специалисты ненасильственного отъема денег и ценностей, пользующиеся алчностью, глупостью, доверчивостью, недальновидностью и суеверием своих жертв.
Незабвенный Остап Бендер владел «четырьмястами сравнительно честными способами отъема денег», нынешние хапуги знают только два: отнять и разделить. Ростовские жульманы начала XX века могли бы дать фору великому комбинатору: они никогда не останавливались в самосовершенствовании и стремлении к оригинальности. Следя за политической, экономической, научной ситуацией в обществе, они изобретали все новые способы облапошивать фраеров ушастых.
Мошенники, как и весь прочий босяцкий элемент, делились на подгруппы в зависимости от своей специализации и объектов приложения сил. Корыстный интерес мошенников вертелся вокруг банковской и транспортной сферы, частного предпринимательства, а также обычных торговцев, переселенцев и простых обывателей (в первую очередь приезжих неграмотных крестьян). Каждое направление требовало определенной квалификации. Одно дело — обвести вокруг пальца обычного крестьянина-бедолагу и совсем другое — шустрых банковских клерков, подготовленных чиновников железной дороги или продувных бестий купцов.
Одной из самых древних уловок ростовских мошенников была так называемая работа на бугая, или, как ее еще величали в России, подкидка. О ней писали еще в 80-е годы XIX века, но алчные дураки не переводились до самой революции. Активизация работающих на бугая наблюдалась по осени, когда в город возвращались крестьяне с заработанными за сезон деньгами. Сами ростовцы были в курсе этой уловки, а наивные приезжие, ничего не зная, часто велись на нее. Поэтому своих жертв подкидчики выбирали иключительно среди деревенской публики, которую в большом городе было видно за версту. К примеру, шайка жуликов-подкидчиков в составе Федьки Совченко, Матвея Кривенко и Васьки Беляева работала исключительно на вокзале. Около Темерницкого моста орудовала шайка в составе Ионы Кравцова, Дмитрия Свирина, Пашки Луненко и Леона Родионова. Шайка аферистов-подкидчиков во главе с Анатолием Шивцовым и Жоркой Остроуховым шуровала на Старом базаре, где полным-полно было чужаков. Что, по сути, превращало их в обычных халамидников — базарных жуликов.
