Всех продемонстрированных маленьким хозяином сокровищ Веня не запомнил, однако помнил отчетливо сквозь всю толщу минувших с того дня лет небольшую, не больше его ладошки, модель двухмоторного самолета. Самолетик был отлит из какого-то серебристого металла, был достаточно увесист и отлично ложился, распластав крылья, ему на руку. Веня помнил, как будто это было вчера, как сладко заныло его сердечко от восторга. И как невероятно сильно, словно воды в пустыне, захотелось, чтобы эта вещь принадлежала ему. Это был предел его мечтаний! На тот момент, естественно, но маленькое сердце живет именно такими моментами. У него возникло такое чувство – он помнил, – будто он встретил частичку себя самого, и эта частичка желала во что бы то ни стало соединиться с целым, а целое не могло ощущать себя таковым без нее. Веня посмотрел на отца полными мольбы и слез глазами, но отец его взгляда не понял. А может, и понял, потому что нельзя было не понять его, маленького человечка, желания, но что он мог поделать? Самолет принадлежал другому мальчику, поэтому Веню вежливо, но настойчиво попросили положить модель на место. Что, скрепя сердце, он и сделал. Кажется, что сделал.
Здесь, кстати, в его воспоминаниях была небольшая лакуна. Как там было на самом деле, он не помнил, то ли положил он самолетик на стол, а потом снова взял, то ли сразу сунул в карман, но факт тот, что из гостей он ушел с трофеем. Но его ведь еще надо было легализовать, а как это сделать? Веня решил вопрос быстро. Он забежал вперед и там сунул самолет в лужу. Да, там была лужа, и в нее он сунул свою добычу. А потом позвал отца и указал ему на вещь: смотри, мол, я нашел! На этом, кстати, воспоминания его обрывались. Напрочь! Что с тем самолетом было дальше, он совершенно не помнил. Скорее всего, его обман раскрылся, его изобличили в краже и наказали, а самолет вернули законному владельцу.
В этой истории Веню всегда занимало два момента. Первый – откуда в его маленькой трехгодовалой голове могла появиться мысль, что если у тебя чего-то нет, а у другого есть то, что тебе нужно, то это что-то можно взять, потому что тебе нужней?
И второй – как он, опять же трехлеток, для того, чтобы выдать украденное за честную находку, придумал такой трюк с лужей?
Не важно, удачный трюк или неудачный, но как он смог его придумать? Он ведь даже не напрягался, знание появилось в его голове, как вспышка. Словно зажгли свет. Это что вообще такое? Это как можно объяснить? Ведь тогда он еще не связывался ни с какой плохой компанией, не было у него другой компании, кроме отца с матерью. Откуда же эти мысли и эти знания могли появиться в светлой и не запыленной еще жизнью голове? И вообще, это свойственно всем детям и рано или поздно в той или иной мере проявляется или же только ему, тогдашнему?
И, наконец, не может ли быть так, что некий шлейф привычек и даже каких-то навыков и умений тянется за нами из прошлой жизни? Хотя бы поначалу, пока не будет стерт или заменен чем-то другим? Он не знал, как ответить на эти вопросы. Не знал раньше, не знал и теперь. Но вопросы не исчезали от того только, что на них не было ответов.
В дальнейшем же отношения с воровской удачей у него не сложились. Да, теперь Веня подумал, что после истории с самолетом ему все-таки хорошо объяснили, что так делать нельзя. Не сразу, надо признаться, еще была пара эксцессов, когда он не мог удержаться от того, чтобы не запустить руку в чужой карман или подхватить оставленную кем-то на видном месте игрушку. Но в классе пятом школы это все полностью прекратилось. Тогда, помнится, с ним случилось прямо противоположное.
К зиме вместо варежек ему купили первые взрослые перчатки. Это были отличные вязаные двухслойные перчатки, они так замечательно сидели на руках, он так ими гордился и не мог нарадоваться, что теперь они у него есть. Но эта радость быстро закончилась, буквально в первый же день. Он оставил перчатки в кармане пальто, которое, как обычно, сдал в школьный гардероб, а когда после уроков надел пальто вновь, карманы его уже были пустыми. Он помнит, как накрыла его волна отчаяния и мир сразу стал чужим и враждебным. Хотелось кричать и выть от обиды, да кто услышит? А если услышит, кто поможет? Перчатки уже не вернуть.
Из этого печального, но, в общем, проходного момента своей жизни он вынес два урока. Во-первых, как закрепление пройденного, что воровать нехорошо. Тем более что рано или поздно это бумерангом вернется к тебе и ты неожиданно лишишься самого нужного. Будет очень обидно. И, отсюда, во-вторых: за добром следует внимательно приглядывать, так как далеко не все усвоили урок номер один.
В общем, после того давнего случая с перчатками у него как отрезало, и ничего чужого он больше никогда не брал. И все, кто с ним общался, знали его щепетильность в этом вопросе. Поэтому-то так неприятно поразила его недавняя история с комодом, в краже которого заподозрили его. Теперь-то он понимал, что сделали это неспроста, но зачем это было нужно и кому выгодно, сообразить не мог. Это все к вопросу о принципах. Украсть и подставить другого, невиновного, – вот он бы так никогда не поступил, не смог бы. Не укради, не подличай. Но это его принципы, наверное, не все, но основные, по которым живет он сам. К другим правилам, кстати, он всегда относился довольно лояльно, резонно считая, что нет нужды чрезмерно напрягаться там, где можно проявить гибкость. Только вот имеют ли его принципы отношение к тем, о которых говорила Нина Филипповна? Все-таки принципы, определяющие и формирующие жизнь вообще, как феномен, глобально, – это, очевидно, нечто совсем иное, по масштабам и по мощи. Тем более невероятно, что вся эта изначальная силища могла ополчиться на него. А главное, за что? Вот загадка.
Загадка или не загадка, но хотелось бы все же выяснить, почему так складывается его жизнь? Не дурак же, не пьяница, не пофигист какой, наоборот, кое в чем и талантлив даже, но тем не менее в итоге все получается из рук вон плохо и с каждым днем – хуже. Особенно в последнее время. Другой бы плюнул, махнул рукой, а он зачем-то упирался изо всех сил, дурак такой. Что он хотел кому доказать? Что он мог доказать? Никому и ничего. Впрочем, если уж кому-то что-то доказывать, так в первую голову себе. Что он не пустое место и что нельзя с ним вот так, бесцеремонно и нагло, обходиться.
Поэтому он обязан разобраться во всем и докопаться, кто же ему вредит и за что. Кто и за что? Не должно быть наказания без вины. Если он виноват – пусть объявят, в чем его вина, и тогда он готов возместить. Если невиновен – пусть оставят в покое.
Какие-то силы, какие-то боги. Принципы. Какое им дело до отдельно взятого человека? Но почему-то они вредят ему, именно ему. Мстят? Почему? За что? Что такого он сделал в этой жизни, за что теперь его достают? Он не знает за собой, не помнит никакой вины. Так… тогда, может быть, в другой жизни? О господи! И как теперь быть? Как вырваться из этого круга? Кто и когда скажет: хватит! Довольно! Короче, его все это уже допекло, достало, подперло под горло так, что не вздохнуть. Весь этот бред. Пришла пора разобраться.
Легко, однако, сказать – разобраться. А с чем именно? С прошлой жизнью? Но с какой? Или с которой?
И тут посреди сумбура, хаоса и сумерек сознания вдруг перед Лисом замаячил призрачный пока выход, он же – переход, уже на другой план бытия, нематериальный.
