Над головой вдруг сильно зашумело и следом с невероятным грохотом обрушилось. Мелкой дрожью пошли стены, а потом сквозь открытый люк в вихре искр посыпались вниз горящие доски. Погреб сразу наполнился едким дымом и жаром, вспыхнула и запылала лестница. Стало невозможно дышать. Лис понял, что его все-таки загнали в угол и что неизбежного ему никак не избежать. Недаром же оно неизбежное. Душа его, словно готовясь покинуть тело, съежилась, как свиная кожа от жары, и онемела. Не совсем понимая, зачем он это делает, Лис поднял с земли вполне уже остывшее панно и притиснул его рукой к груди. Другой рукой он натянул на голову куртку, защищаясь от жара, присел на корточки и, отвернувшись, прижался лбом к стене.
За спиной его неистовствовало, плевалось искрами, давило жаром адское пламя, а в голове крутилась, словно сбившаяся со спирали, зациклившаяся пластинка, одна-единственная мысль, что напрасны были его потуги разобраться во всем и что никому он теперь ничего не докажет. Зря все было, зря. И такая его тут тоска взяла, он и не знал никогда, что она такой бывает, необъятной и неизбывной, точно страх самого себя. А следом навалилась апатия, та просто ударила дубиной по темечку и предоставила жару вылизывать то, что от него еще оставалось. И подумалось ему в этот миг, что, если кому-то – потом, когда-нибудь – придет в голову расчищать эту яму, вряд ли среди золы и древесного угля он обнаружит и определит хотя бы косточку, хоть горстку принадлежавшего ему пепла. И так ему жалко себя стало, что он и заплакал бы, не иссуши жар все, в том числе и слезы.
И тут Лис почувствовал, что от стены, к которой он припал головой, в аккурат из щели между ней и какой-то деревянной конструкцией вроде стеллажа, какие обычно возводят в погребах, как будто идет ток воздуха, причем довольно ощутимый ток, подпитывающий пылающий в центре под люком костер. Позабыв сейчас же и про тоску, и про апатию, и про все другое, что было не важно в этот миг, движимый лишь взведенной пружиной единственной мысли-желания «жить, жить, жить!», он вскочил и рывком откинул стеллаж от стены, который дополнительной порцией топлива с грохотом завалился в огонь. Глазам его открылся зиявший угольной чернотой на освещаемой сполохами стене узкий, по ширине плеч, и не больше метра в высоту лаз. Не раздумывая, Лис втиснулся в него всем телом.
Раздумывать, собственно, было некогда, припекало так, что шипели и скручивались на голове волосы, а куртка на спине накалилась, да, пожалуй, уже и горела. Но если из хода идет воздух, значит, где-то там, на другом конце, есть выход. Должен быть. Хоть какой-то шанс. Все равно в погребе дольше оставаться было невозможно.
В общем, с разудалой и шальной мыслью в голове, что этой ночкой он таки погулял на славу, с наивной надеждой в душе, что приключения его в основном закончились, что остался всего пустяк, пустячок даже – добраться до противоположного конца туннеля, он к этому концу и устремился.
Глава 12
Во чреве
Первые несколько метров Лис прополз автоматически, толкаемый одним лишь желанием убраться поскорей и подальше от нестерпимого жара позади. Он именно что полз, поскольку, попробовав поначалу перемещаться по ходу на корточках, гусиным шагом, быстро убедился, что это практически невозможно. Также он сразу осознал, что совершенно напрасно взял с собой в это подземное путешествие панно, доска существенно его сковывала и замедляла передвижение вперед. Но с каким-то странным упорством, даже упрямством, он не бросал ее и продолжал тащить за собой. Для этого ему пришлось лечь на бок и так на нем ползти, выбрасывая вперед левую руку и подтягиваясь на ней, в то же время прижимая правой доску к себе. Такой способ перемещения по лазу оказался вполне эффективен, и Лис, брыкаясь ногами и извиваясь всем телом, полз вперед, подбадривая себя: «Ну же, Лис, давай, давай! Ты же лис! Нора твой дом! Ну же, не трусь!»
Но вот – не трусь… Легко сказать, легко согласиться, но страх живет сам по себе, хоть и в тебе, и с ним договориться невозможно, потому что у него одна цель – сломить твою волю, пожрать твою душу. Страх можно побороть, но победа будет дорого стоить.
Первые метры пути по подземелью еще освещались отблесками огня на стенках туннеля, но дальше световые блики истончились до призрачной прозрачности, качнулись перед глазами, точно перья радужной птицы и пропали вовсе, оставив его в кромешной тьме наедине с собой и своими страхами. Да еще этот невероятно густой запах сырой земли с ноткой грибной плесени. Лис сразу понял, что спелеолог он едва ли не в меньшей степени, чем высотник-монтажник или альпинист, и тут же ощутил несоответствие своего психического состояния текущему местоположению. Очень кстати вспомнились ему пророчества Нины Филипповны, словно не было раньше и не будет впоследствии времени и возможности думать о них.
«Ну вот, посулила мне она шесть схваток, – имея в виду именно Нину Филипповну, размышлял Лис в ритме конвульсивных своих движений по туннелю, – но что это за схватки? Это никакие не схватки, не родовые, а совсем наоборот, форменное избиение младенца. Разве можно назвать единоборством ситуацию, когда на тебя всей силой своей первобытной мощи наваливаются не какие-нибудь бродяги в подворотне, а основополагающие природные принципы? И не по недоразумению какому наваливаются, а со всей основательностью и целеустремленностью, имея в виду тебя именно что уничтожить.
Хуже еще то, что я не понимаю, что они от меня хотят, зачем им нужно к ногтю меня придавить, какая от этого им польза? Вот я, например, раздавлю букашку, муху прихлопну или комара, какая мне от этого польза? Да никакой, если вдуматься. Так, необязательная сиюминутность. Странно, правда? Где я, а где они. Мельче букашки я для них, для принципов этих. И тем не менее не погнушались, не сочли недостойным себя, своего статуса и величия, связались с мельче муравья, со мной. И вот я уже лечу вверх тормашками с крыши. Что не разбился, так просто повезло. Спасли чудо и Нина Филипповна. С водой, правда, непонятно, что было, ежики эти… Шутка, наверное. Подмочили репутацию. Ладно, допустим, шутка, отделался мокрыми ботинками. Так ведь никто не отменял второй попытки, и когда вода примется мочить меня по-настоящему, я, конечно, взмокну. И вымокну. И, скорее всего, утону. Но пока вода отступила, и вот я уже из относительной сырости и влажности попадаю в безотносительное и самое реальное полымя. Мне жарко, черт побери! Так жарко, что я обугливаюсь и едва не сгораю заживо. Я бегу! И куда я бегу? Словно нарочно, единственный путь к спасению ведет под землю. Та-дам! Земля ждет меня с распростертыми объятиями, я сам влезаю в ее лоно, которое, по сути, есть могила. Легко и элегантно меня загнали туда, откуда не выбраться, откуда выхода нет. Слышишь, Лис? Выхода нет…»
Лучше бы он вообще ни о чем не думал, честное слово!
Страх, ютившийся в закоулках его души, воспользовался подходящим моментом и вырвался на волю, мгновенно став полноправным хозяином положения. Расширившись стремительно, словно газ из баллона, страх будто ватой забил, законопатил его горло, грудь и легкие, напрочь лишив способности дышать. Лис сразу почувствовал, что задыхается. Еще он осознал, что ему тесно и невыносимо, что немедленно, сей же момент, он должен выбраться на открытое пространство. Показалось и мгновенно сделалось реальностью, что стенки лаза сдавливают его тело все сильней, не дают пошевелиться, не позволяют двинуться ни вперед, ни назад. Мышцы, словно сведенные судорогой, стали цепенеть и наливаться ломкой болью. «Я в ловушке! – вспыхнула мысль. – В ловушке!» Сердце от такой мысли гулко забилось, заколотилось, причем не в груди, а, выдавленное из нее поршнем страха, выше, в черепе, явно намереваясь вырваться из этой ненадежной клетки через глаза и уши, чтобы пробиваться к выходу самостоятельно, оставив его погибать под землей одного.
