Лис постоял еще какое-то время, оторопело глядя под ноги, потом помотал головой, словно прогоняя наваждение, поднял с земли панно и оглянулся.
За дорогой на месте пожара суетились люди, стояла пожарная машина или две, роняя синие проблески вокруг себя. Судя по всему, пожар уже догорел и спасать там было нечего. Свежесть улетучилась, словно и не она совсем недавно так кружила его голову, остро пахло гарью. По воздуху черными метками молча плыли длинные лоскутки сажи.
Без злорадства, лишь устало, Лис подумал, что Толяну с его дачей… с его бывшей дачей теперь придется повозиться. Ну, ничего, у него же брат депутат, поможет. А вот ему на пожарище делать совершенно нечего. Поэтому он благоразумно повернулся к нему спиной и, лавируя меж сосен, пошел напрямик к машине, отстраненно, как посторонний, радуясь своей предусмотрительности, благодаря которой поставил ее подальше от дома. От этого дома. А то, наверное, тоже… Того…
Ночь уже точно прошла. На востоке, уцепившись за ветку сосны, раскачивалась и невероятно сияла Венера. Ниже, готовясь принять вечно юную и прекрасную богиню, полнилась подогретой розовой пеной купель восхода. Думать не хотелось совершенно, хотя подумать о чем было. Да и спать тоже не хотелось, просто требовалось время, чтобы после ночных приключений прийти в себя, чего бы это ни значило. Открыв машину, он забросил на заднее сиденье панно. Следом забрался и сам, заблокировал изнутри двери и откинул сиденье. «Надеюсь, машину не заминировали», – подумал устало, закрывая глаза.
О небо, он все еще на что-то надеялся…
Глава 13
Светлый Дух Темный
Состояние, в которое Лис впал, едва откинувшись на спинку сиденья, не было сном, но и бодрствованием тоже не было. Не сон, но и не бодрствование, нечто промежуточное, нидра, как в йоге, только йоги к этому состоянию стремятся специально, а Лис угодил в него без усилий и непреднамеренно.
Он едва успел, расслабившись, обмякнуть на автомобильном ложе, как, явно дождавшись момента, на него нахлынули недопроявленные мысли, воспоминания и образы – все сразу – и принялись проявляться. Странный поток сознания, в котором перемешались звуки, цветовые пятна и картинки, движущиеся и неподвижные, а также то, что не имело ни звукового, ни визуального воплощения, но тем не менее воспринималось на уровне ощущений ярко и остро. В общем, такой себе сон, пестрый, словно коллаж или домотканый ковер, сотканный из подручных ниток, сшитый из лоскутков различных тканей. Сон, в котором Лис, однако, участия как бы не принимал. Сохраняя ощущение собственной отдельности, он занял место стороннего наблюдателя, которое точно знал, где находится в его сознании, и, не позволяя себе погружаться, растворяться или откликаться эмоционально на увиденное, стал отстраненно наблюдать за происходящим. Спокойно, терпеливо и прохладно, как истинно посторонний самому себе, Лис ждал, когда калейдоскоп в его голове наконец остановится, а буйство прекратится. Он не желал ничего узнавать, не хотел ничего понять, все вопросы отнеся на потом, в данный момент ему хотелось одного – покоя. И он знал, что покой наступит, только если он не станет вмешиваться ни во что.
Так и случилось, через какое-то не замеченное им, проскользившее мимо время.
Перед тем как растаять в светлом облаке почти нирваны, он успел подумать, что в жизни его до странного большую роль стали играть мысленные образы, сны-воспоминания и картины, будто навеваемые из другой жизни. Другой, но не чужой, а – по ощущениям – его жизни. Словно кто-то неведомый транслировал в его сознание эти картины преднамеренно, желая, видимо, возбудить определенные воспоминания. Какие? Что такого он должен вспомнить, о чем постарался забыть?
Впервые в его мозгу, как что-то постороннее, как перевернутое отражение, блик на окне мчащегося сквозь ночь поезда, всплыли и тут же унеслись прочь слова – «базовый принцип». «Что это?» – всполошился Лис. Где-то уже он что-то подобное слышал, но где? Что? И ведь это было, должно быть, что-то важное… Сознание встревожилось и, чтобы изжить тревогу, как болезнь, принялось собирать внутри себя кубики информации, чтобы сложить из них искомое знание.
Странно, что душа его безмолвствовала. Он подумал, что нет у нее, видимо, прямого канала связи с разумом, поэтому она не может передать ему все, что знает сама, но лишь выражает свое отношение к тому, что он творит, поглаживая или пиная эмоционально. У Лиса возникла уверенность, что про Базовый принцип он забывать не должен, хотя и не знает пока, что это такое. И что-то ему подсказывало, что скоро узнает.
Он подумал, что человеческая жизнь похожа на бесконечный поезд, в котором никогда не дойти ни до последнего вагона, ни до локомотива. Больше того, иногда и направление движения не определить. Ты просто переходишь, минуя тамбур, из одного вагона в другой, но не понимаешь, куда несется весь состав. И еще он подумал, что, если что-то натворил в одном вагоне, в одной жизни, в другой не спрятаться, даже если забыть о предыдущей. Чтобы наладить жизнь здесь, ему придется каким-то образом исправить свои ошибки там. С поезда, что бы там ни говорили, не спрыгнуть. Ну, наверное, и можно как-то, но он этого не желает. А вот вернуться в предыдущий вагон ему, возможно, и придется. Тем более что Вальтер вполне может оказаться там, не зря же он привиделся ему во сне. Возникнув, мысль эта сразу утвердилась в сознании как верная, почему-то он был склонен ей доверять. Вот, вспомнил Вальтера – и заныла, затосковала душа. Он запретил себе думать о нем, когда стало ясно, что его уже не найти. Нет, надежда жила в нем, под спудом, где-то там, но боль от потери была так сильна, что, не отрезав себя от нее хирургически, он, кажется, не мог выжить. А теперь сын без спроса и позволения стал являться во сне. Видимо, все же Лис сам, неосознанно, вновь позволил себе вспоминать и думать о нем, и в этих мыслях теперь явственно проступала надежда. Он не знал, не мог объяснить, с чем связаны эти перемены внутри его, но совершенно сознательно раскрывался им навстречу.
Вспомнив о Вальтере, он тут же подумал и об этой странной и удивительной женщине, Нине Филипповне. Отчего она так возбудилась, узнав, что сына его зовут именно Вальтер? Ей-то что до того? Непонятно… И, следом, всплыл в памяти другой его сон, из тех, что он называет сны-воспоминания, который снился ему совсем недавно в Мишкиной квартире.
Ему тогда приснился некто, быть может, он сам, но другой. Тот, с кем разговаривала и кого любила – в чем он мог поклясться – женщина по имени Сова. Отчетливо прозвучали в памяти ее слова: «Выйду замуж… рожу сына… назову его Вальтер…» Вальтер! Откуда это? Ну, возможно, возможно, все просто и объяснимо. Сознание, подсознание… Под-подсознание… Наплывы, слои и горизонты психики. А вдруг все не просто? Что, если это звенья одной цепи? А цепь тянется в прошлое не просто так? Представив себе еще раз лицо Нины Филипповны, он, со ставшим уже привычным удивлением, обнаружил, что глаза ее как две капли воды похожи на глаза Совы. Словно две луны! Только у одной во взгляде больше блеска и молодого задора, а взгляд другой окрашен грустью мудрости и болью потерь. Как же он раньше не замечал? Да, а собственно, когда ему было замечать? И что? Сон-то недавний… Да и мало ли что может присниться? Многое и разное может. Все что угодно может присниться. И что прикажете с этим делать? Считать уликами и доказательствами? Смешно, сон есть сон, бесплатное кино для развлечения и отдыха. Но тут ему вспомнился взгляд Марины, не тот, когда она с вызовом смотрит на него, а другой, когда, думая, что одна, смотрит внутрь себя, и он похолодел уже основательно. Глаза Мары – те же, что и у Нины Филипповны, и у Совы, только взгляд ее потускнел, точно бронза укрылась патиной, стал обреченно тяжелым… Но, может быть, вообще у всех женщин одинаковые глаза? Он снова подумал о той, другой, по имени Сова. Просто представил ее, какой она привиделась ему во сне. И ему захотелось увидеть ее снова. Он не знал, конечно, встретятся ли они наяву, где, при каких условиях возможна их встреча, но встреча для него была желанна.
