Кинотеатр, этакая цитадель искусства, располагался на высоком правом берегу реки и был обращен к ней главным своим стеклянным фасадом. Там, за серой прозрачной стеной на втором этаже, хорошо была видна накапливавшаяся перед началом сеанса толпа зрителей, рассеченная ровно пополам большой пальмой. Веня отлично помнил эту пальму и выкрашенную голубой краской кадку, в которой она росла, но, хоть убей, совершенно не понимал, как здесь оказался, как перебрался по мосту через реку, ведь встречался с Нарадой он на том, низком, ее берегу. Теперь же он с удивлением озирался вокруг себя, узнавая и в то же время не узнавая место, в котором находился. Словно спала пелена с глаз или рассеялось наваждение, и надо было многое объяснить себе, но слов для объяснений не находилось. Зато снова возникло чувство отстраненности, чудилось ему, что перед глазами его не реальный мир, а хоть и знакомая, но изрядно подзабытая кинолента, которую показывают ему с той лишь целью, чтобы он обнаружил в ней отличия от предыдущей версии. Что-то изменилось, ему нужно найти что.
Место, что ли, такое, с киношными флюидами?
От входа в кинотеатр вниз по холму стекала широкая лестница, обсаженная по бокам разросшимися густыми елями и разбитая на короткие марши некоторым количеством обширных площадок со скамейками по сторонам. Скамейки своими грациозно изогнутыми боковинами, бетонными и недавно заново побеленными, снизу смотрелись словно взметнувшийся ввысь лебединый клин. На одной из этих скамеек, у подножия лестницы, и сидел, предаваясь воспоминаниям об иной реальности и другой жизни, Лис.
Сориентировавшись, он медленно стал подниматься вверх по ступеням, пролет за пролетом, в сопровождении лебединого клина – к кинотеатру. Там, наверху, в самом начале улицы, когда-то находился кафетерий, в котором, помнится, можно было неплохо перекусить. Уверенности, конечно, не было, давно он здесь не появлялся…
Лис с некоторой опаской и настороженностью оглядывался по сторонам, присматриваясь и прислушиваясь, отчего-то, хотя, быть может, и вполне объяснимо, не доверяя своим органам чувств. А вдруг как они сыграют с ним еще какую-нибудь шутку? Не хотелось бы очутиться вдруг непонятно где. Ему казалось, что теперь все возможно. Теперь все возможно.
Слева за елями, осторожно позвякивая, на тормозах спускались к мосту трамвайчики. Другие, во встречном направлении, подвывали с надрывом, с разгону одолевая подъем. Через дорогу от «Лунника», невидимый пока за елями, стоял старинный храм, там как раз начали звонить к вечерне. Лис подумал, что знает звуки этого места всю свою жизнь, сколько себя помнит, и, значит, все в порядке. В том смысле, что он и его жизнь пока совпадают и соответствуют друг другу, как, собственно, и должно быть. И еще он подумал, что будет помнить это место: и дребезжание трамваев, и перезвон колоколов, и запах елей в меркнущем свете дня, и все то, что с ним произошло, – все это он будет помнить всегда, что бы ни ожидало его в дальнейшем.
Первым поджидал его кафетерий, именно там, где он по памяти назначил ему встречу, – на углу большого доходного дома в начале улицы.
Кафетерий размещался на правах отдела в длинном, занимавшем весь нижний этаж пятиэтажного дома магазине. Магазин назывался несколько старомодно: «Кооператор», в нем селяне со всей округи продавали плоды трудов своих праведных. Целые отделы были заполнены и завалены копчеными колбасами и салом различных сортов, пышными караваями хлеба, банками с медом и соками, сухофруктами и фруктами свежими, овощами, сушеными грибами, орехами, соленьями, вареньями… Да чего там только не было! Все там было, чего душа могла только пожелать. А запах! Какой там стоял запах! С ума сойти от этого запаха! Особенно когда ты, как Лис, умираешь от голода.
Кафетерий к общему букету запахов добавлял свои нотки свежемолотого кофе, сдобы и выпечки, что только усугубляло процесс слюновыделения. Войдя в распахнутую настежь дверь и поднявшись по двум широким мраморным ступеням, Лис остановился, вдыхая полной грудью теплый воздух волшебной внутренней атмосферы и осматриваясь.
Направо, в анфиладу залов, освещенных уже зажженными матовыми шарами светильников, растекалось царство кооперативной торговли. Подданные его и гости совершали там сложный ритуальный танец, приятный всем задействованным в нем актерам.
Слева, вознесенная на пьедестал прилавка, блестела никелированными частями, отдуваясь, шипя и пуская струйки пара, старинная кофемашина. Тот самый кофейный эспрессо-аппарат, который Лис помнил. Еще помнил, конечно.
Пол в кафетерии был выложен серым мрамором, таким же, как и ступени у входа. Круглые крышки стоек, вокруг которых располагались посетители, тоже были вырезаны из этого мрамора. Проходя мимо, Веня прикоснулся рукой к одной из них, словно удостоверяясь в ее реальности и благодаря за то, что сберегла себя до этой с ним встречи. Лис удивился той ностальгически-сентиментальной волне, что накрыла его вдруг. Хотя… Чего удивляться-то? Тем более – стыдиться. Нормально это и вполне объяснимо. Когда-то он жил неподалеку, в этом районе. А чуть выше по улице находится школа, в которой он учился и которая, он надеется, еще помнит его шаги. Во всяком случае, он помнит, каким гулким эхом отдавались они по бесконечно длинным школьным коридорам, особенно если урок уже начался, а ты припозднился и, пробираясь в класс, стараешься ступать бесшумно… Частенько на переменах забегали они сюда подкрепиться чем-нибудь вкусненьким. Да и после, когда школа перешла в разряд этапов пройденных, он тоже бывал здесь частым гостем. Правда, тогда его интересовал уже только кофе. Да-да, вот из этой самой машины, она здесь с тех времен. Он всегда заказывал себе двойной… Чудак, словно это на что-то влияло, кроме цены.
Лис набрал себе бутербродов с колбасой, взял пару сочников, которые обожал когда-то, и заказал кофе. Двойной. Как удар по собственному цинизму. Бариста, которого он видел здесь впервые, был сорокалетним мужчиной, спокойным и сосредоточенным на деле, которым занят. Без сомнения, любимым делом, что заставляло его светиться неким внутренним светом и силой. Или знанием, от которого и проистекало это ощущение силы. Лис подумал, что именно такого типа человеку только и можно доверить варить кофе. А также любое другое дело, требующее сосредоточенности, внимания и спокойствия.
Со своим кофе и блюдцами со снедью Лис устроился за стойкой у окна. Перво-наперво он продегустировал кофе, едва прихватил губами пенку, опасаясь обжечься. Отставив чашку, он облизнул губы и покивал несколько раз, соглашаясь с тем, что его ожидания от баристы и от его кофе оправдались вполне.
Окно, возле которого он устроился, было высоченным, от потолка оно спускалось почти до самого пола, от которого его отделял лишь невысокий, но широкий подоконник, куда так удобно было ставить сумки и портфели. Лис только увидел его и сразу вспомнил, как это было когда-то.
Кафетерий приподнимался над плоскостью улицы, словно подиум, он парил над ней, как утес над гладью асфальта, поэтому из окна на уличную стремнину открывался отличный вид. Движение, несмотря на вечер, оставалось все еще интенсивным, и машины сновали туда-сюда. Трамвайчики, вызывая легкую дрожь поверхности под ногами, прокатывались по рельсам мимо почтамта на противоположной стороне и спускались вниз, к мосту, который плыл над темной рекой, точно освещенный фонарями остров. Или паром на другой берег и в другую жизнь. Вечер за окном сгущался прямо на глазах, загустевал, неотвратимо превращаясь в отрезанную от тепла кафешки толстым стеклом иную реальность. Которая, хоть и приукрашена воображением, на самом деле реальность та же самая, в которой пребывают Марина и Толян с его петасом и все его личные проблемы, никуда не исчезнувшие, и куда, как ни оттягивай тот момент, все же придется вернуться. Но пока еще есть время, и идти все равно некуда, и потому можно поддержать в себе ощущение беспечности и насладиться им. Хоть чуть-чуть. Пока еще можно.
