Ничего, кроме двух зеркал.
Тени прошлого толпились вокруг, словно подбадривая и утешая, что прощаются ненадолго, что вскоре, быть может, они встретятся в другом, более подходящем для теней месте. Нина Филипповна с сожалением и сомнением покачала головой. «Вряд ли нам суждено еще встретиться», – подумала она, зная совершенно точно, какой путь ей предстоит.
«Эх, Алексей Фомич, – прошептала она, отыскав среди теней ту, которой когда-то принадлежали глаза на портрете, те, что и в вечернем сумраке, как в любое другое время суток, продолжали смотреть на нее со стены с любовью, – вот и расстаемся мы навсегда. Я старалась быть тебе хорошей женой, не знаю, может, не все у меня получилось. Мы встретились с тобой на короткий земной срок, но судьбой моей настоящей ты не был и не стал ею. Как и я твоей, прости. Но я тебя не обманывала, никогда, ты знаешь. Судьбы наши сочиняем не мы, их сплетают норны, но кто и что нашептывает им на ухо, когда они занимаются своим плетением, того, наверное, они и сами не ведают. За сына не беспокойся, у него все будет хорошо. Летчиком, как ты хотел, он не станет, но птицей будет высокого полета, это я тебе говорю, верь мне. Просто ему требуется немного времени для разбега. И он уже готов оттолкнуться от земли. Вот, будет тебе утеха, наблюдать за ним оттуда, где ты есть. Мне же там, куда отправляюсь я, быть может, наградой станет Вальтер…»
«Куда отправляюсь я…» – повторила она про себя. Но разве было ей это ведомо? Как раз наоборот. В том и заключался смысл ее бегства, заранее не знать самой куда, чтобы, пройдя по следу ее мыслей, не смог найти никто ищущий. Тем более Нарада. В первую голову – Нарада, ведь именно от него происходил ее бег. Она была уверена, чувствовала, что, несмотря на предупреждение не упоминать о ней, Лис все-таки проговорился. Что-то он сказал такое, упомянул о чем-то в разговоре с Нарадой, чему сам не придал значения, но того старому хитрецу было достаточно, чтобы почуять запах следа. Вот уж кто лис так лис! Матерый! Мальчишке ли с ним тягаться? Лишь знание отца своего да усвоенная хорошо его же наука исчезать и затаиваться до сих пор позволяли ей от него скрываться. Еще и зеркала.
Завершив прощальный круг по комнате, Нина Филипповна остановилась возле кровати, хранительницы ее снов и воспоминаний об утехах любовных. Ведь было же, все было. И тело было молодо и ненасытно, и требовало своего свершения, и Алешенька был в расцвете силы, и не было глубины, до которой они не могли дотянуться, и не было высоты, которой не могли достичь. Эх, где же та страна, в которой живут видения?..
Нина Филипповна вздохнула. Ей было грустно, она прощалась с тенями, а свою забирала с собой.
У изголовья, над легконогим с виду столиком, тем не менее дубовым и потому тяжелым и устойчивым, уставленным темными склянками с разнообразными снадобьями, на стене, зацепленное за гвоздь, шатром висело вышитое собственноручно полотенце. По белому полю красным шелком орнамент растительный, райские, должно быть, кущи, среди которых разгуливают животные, невиданные и обычные, земные, и в центре всего, что и понятно, сова с круглыми глазами.
Нина Филипповна потянула за край полотнища, и оно легким лепестком соскользнуло ей на руки. Безотчетно аккуратная, она взмахнула им, расправляя по воздуху, и накрыла столик со всем, что на нем было. Ровнехонько вышло и симметрично, сова – по центру.
На стене, скрытые ранее полотенцем, остались висеть два зеркала в обожженных временем одинаковых рамах из тяжелого дерева, темного, местами растрескавшегося, с едва читаемым замысловато плетенным резным узором по кругу. Оба зеркала размером не больше портрета Алексея Фомича на противоположной стене, при этом рамы их были соединены между собой петлями на манер складня.
Странные эти были зеркала. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что происхождение их необычное, суть волшебная, а предназначение вовсе не красу хозяйки воспевать, хотя и этим искусством обладали зеркала вполне. При этом то, что справа, и то, что слева, были разными совершенно, сразу, с первого взгляда давали ощущение своей разнонаправленности, как жар и холод, верх и низ, да и нет. Инь и ян вот еще.
Левое представлялось темным, словно изготовленным из пластины полированного серебра, покрытой полупрозрачной вуалью, и смотреть в него было все равно что заглядывать в глубокий омут. Правое же, напротив, светилось поверхностью из белого почти золота, под которой струилось-переливалось словно бы неугасимое и вечно живое пламя.
Темное именовалось Медленным зеркалом, и из глубин его сумеречных, словно рыбы и гады морские, поднимались картины былого. Посвященный в тайну его магии мог узнать все о прошедшем совсем недавно или очень давно. Длина вереницы лет тут не имела ровным счетом никакого значения, надо было только уметь завязать с зеркалом разговор и вызвать у него соответствующие воспоминания. Это зеркало знало все, что было.
Правое же величалось зеркалом Быстрым, в мерцании его то холодного, то горячего огня угадывались призрачные очертания будущих событий, их канва. Приобщенный этой светлой магии мог легко узнавать, как могут развиваться события дальше, что ждет его или кого другого в будущем, близком или отдаленном. Светлое зеркало предвидело все, что будет.
Но увиденное в зеркалах следовало еще верно разгадать и интерпретировать. С этим у Совы было все в порядке. Нина Филипповна сохранила дар. Правда, иногда то с одним, то с другим зерцалом случались затмения, необъяснимые. Вдруг налетала хмарь и укрывала образы непроницаемой завесой, а через какое-то время точно так же уносилась прочь. Здесь можно было только ждать.
Зеркала достались Алие в наследство, от норн. Когда Нарада вернулся в свой дом с малышкой Алией на руках, тогда еще не Совой, а совенком, зеркала прибыли с ними. Они-то, кстати, и послужили чересчур любознательным гражданам главным доказательством того, что матерью Совы была одна из норн. Тайна, тайна! Нарада молчал о том. Что до Совы, она склонна была считать всех норн родными, тем более что так оно и было, и каждая из сестер в свое время наведывала девочку, каждая учила ее своему искусству. Урди – видеть прошлое, что значило на самом деле распознавать судьбу, которая произрастает из того, что было. Верданди помогала в определении настоящего, на трудах каждодневности происходит становление характера и новой судьбы. Вотчиной Скульды было будущее, она учила девочку распознавать его приметы, предвидеть, предугадывать. Знать будущее – значит понимать свой долг.
Алия впитывала науку норн как губка, и вполне в ней преуспела. Но никогда она не просила Медленное зеркало раскрыть тайну своего рождения. И не потому, что ей поставили такое условие, запрет был внутренний, ее личный, она сама так чувствовала, так знала – не стоит.
Норны были признательны ей за деликатность и благоволили к ней.
Про самих норн шептались, что родители их богиня ночи Нюкта и Эреб, мрак бездны… Стало быть, они – сестры самого Эфира, причины движения, духа, наполняющего души качествами и свойствами… Стало быть, Эфир – для Совы был дядя… Не слабое родство, не из последних.
Любознательные граждане проявляли свою любознательность очень сдержанно и старались не делиться догадками и предположениями с кем попало, а только лишь с проверенными слушателями. Во избежание. Оно и понятно, ведь норны – волшебницы, вершительницы судеб, и навлечь на себя их неудовольствие, тем более, не дай бог, гнев, было небезопасно.
