– Этого одра оставь себе, – бросила через плечо, – мне он больше без надобности!
Шквал покружил и унесся, оставив после себя одни разрушения. Фрюж стоял посреди мастерской, опустив руки, и смотрел на дверной проем, на светлом фоне которого мелькнул стремительный силуэт Совы – и исчез. Увидит ли он ее еще когда-нибудь? Небо вдруг обрушилось ему на плечи, ноги его под такой тяжестью подогнулись. Свет за порогом померк, в душе стало темно, он почувствовал, что задыхается. Еще ощутил горе, боль и обиду. Несправедливость! Все, что он услышал про себя, было абсолютно им не заслужено.
Пари предложил Эфалид, он же и не думал на него соглашаться. Но, вишь ты, как все перевернули! Теперь получается, что именно он, Фрюж, придумал и предложил его. Как теперь ему оправдаться? Возможно ли? Бесполезно! В глазах всех, даже и Совы, он никто и звать его никак… Как там? Флуктуация, способная к тому же на любую подлость. Пожалуй, остался лишь один способ заставить себя услышать – сделать то, что они предлагают, но по своим правилам и на своих условиях. И пусть потом попробуют не выслушать!
– Алия! Дочка, где ты?! – звал Нарада Сову, обходя в поисках ее одну за другой комнаты большого дома. Девушки нигде не было видно, и это ему совсем не нравилось.
Он нашел ее в малом саду. Этот уголок их острова был закрыт для посторонних. Там был устроен небольшой лабиринт со стенами из стриженого тиса, в центре которого журчал, наполняя мраморную чашу водой, фонтан. Возле него-то на кушетке в красных одеждах и возлежала Сова, всем своим видом показывая, что у нее страшно болит голова и что ее лучше не трогать. Однако Нарада на мнимую болезнь дочери не обратил никакого внимания, отлично зная, чем она вызвана. День совершенства! Ей так не хотелось во взрослую жизнь! Он ее понимал, ему самому не улыбалось ее отпускать, но дело – дело следовало делать.
Склонившись над дочерью, он поцеловал ее в холодный, белокаменный лоб, который она с мученическим видом предоставила для поцелуя.
– Ты еще не готова? – то ли спросил, то ли констатировал он. – Гости уже собрались.
– Голова, – простонала она в ответ, – ужасно болит голова.
– Охотно верю, – ответил Нарада с явным сарказмом в голосе. – Но через оглашение все же придется пройти. Этого тебе не избежать, ты же понимаешь. Тем более что много времени не займет. А после можешь заняться своей головой, если, конечно, захочешь. Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?
– Да что там помнить, – умирающим голосом протянула Сова, – закрою глаза и укажу на первого попавшегося. Глаза у меня и сами закрываются. Доверюсь судьбе, как и положено дочери Нарады.
– Ты с ума сошла! – резко отреагировал мудрец. – Вот уж кому доверять нельзя, так это ей. Слушай только меня – и никого больше. Чтобы не говорила потом, что забыла, напоминаю имя: Эфалид. Он уже здесь, вместе с отцом своим, Гермесом, и это честь для нас. Так что не заставляй себя ждать.
Он снова наклонился к ней и наложил на ее чело еще один поцелуй.
– Не куксись, красавица моя, – шепнул он ей. – День – всего лишь день, он только небольшой эпизод в бесконечной череде, составляющей жизнь. И он пройдет, как все проходит, но совершенство твое никуда не денется, останется навсегда. Верь мне. Ну, давай, дорогая, не задерживайся.
Возле едва заметного прохода в кустах он остановился.
– Кстати, хорошие новости о том смутьяне, не помню его имени, который обидел тебя, – сказал он, обернувшись. – Он таки попался. На краже.
– Как, как на краже?! – забыв про болезнь, встрепенулась на кушетке Алия.
– Ну так, на краже. Сегодня ночью пропал Базовый принцип. Никто не знает как, куда делся, кто взял… Всевидящее око ничего, как оказалось, не видело, лупает теперь удивленно. Все четыре моргают. Пирамида пуста, все остановилось, скандал! Хорошая работа, кстати, если честно.
– Почему же решили, что это Фрюж? Если никто ничего не видел и не знает?
– Свидетели указали на него.
– Так нет же свидетелей?
– Есть свидетели, хоть и косвенные. Но такие, которым можно верить. Они указали на этого, как там его… Подтвердили, что замышлял.
– Что же теперь будет? – дрожащим голосом спросила Сова.
– Все будет хорошо, меры уже принимаются. Сами принципы занимаются!
– Нет, я спрашиваю, что будет с Фрюжем?
– Ничего с ним уже не будет. Его схватили и заперли в башне. А оттуда, если не знаешь, кроме двери, только один выход.
– Какой выход?
– Можно подняться на самый верх и спрыгнуть. Но это прыжок в неведомое, в невозвратность. Говорят, он выбрал его. Никто не предполагал, что кто-то может сам решиться на такое, но он, этот, решился. Когда за ним пришли, в башне никого не оказалось. Пусто! Может быть, и к лучшему. Для него, конечно, иначе ведь наказания ему не избежать, и наказания, поверь, страшного. А так хоть какая-то, хоть гипотетическая надежда остается. Может, и вынырнет где, в другой, низкой жизни, не сохранив об этой ни крупицы воспоминаний. Кто знает? Ну, давай, давай, дочка, поторапливайся, мы тебя ждем.
Махнув Алие рукой, приглашая ее последовать за собой, Нарада отправился к гостям, но, не дойдя даже до выхода из лабиринта, словно что-то почувствовав, бросился обратно. Возле фонтана он обнаружил лишь одинокую пустую кушетку. Со спинки ее на его глазах соскользнула наземь и распласталась там лужицей крови оставленная дочерью алая газовая накидка. Саму Алию с тех пор он никогда больше не видел.
Нина Филипповна грустно улыбнулась. Там, на том Белом свете решили, что она вслед за Фрюжем бросилась с Башни невозврата, но это было не так. Она правда последовала за ним, только ей был ведом другой путь, и она им воспользовалась. Однако настичь Лиса ей не удалось. Почти удалось, но не совсем. Эти перемещения в пространстве-времени, в прошлое-будущее, в них так легко ошибиться на десяток-другой лет в ту или иную сторону. Вот и она не угадала, разминулась с Лисом, залетела дальше или глубже, как смотреть, на тридцать годочков, ну и на столько же по жизни была старше его. И ведь всегда чувствовала, что он где-то рядом, но ничего не знала наверняка, и встретила, нашла только теперь. Поздно. Уже слишком поздно. Пришлось прожить другую жизнь, за которую, впрочем, чего греха таить, она была благодарна судьбе. Но главная ее жизнь и главная судьба еще впереди, пусть же норны помогут ей их обрести. А теперь, похоже, действительно пора…
На стене, над головой ее, пришел в движение, заскрипел механизм ходиков. Распахнулась дверь часового домика, из него высунулась кошка, черная, с дурными желтыми глазами и торчащими, будто нафабренными, усами, и истошно заорала, словно кто-то невидимый тянул ее за хвост.
Пора!
Нина Филипповна, затаив дыхание, протянула правую руку и кончиками пальцев коснулась полотна светлого зеркала. Пальцы ее не дрожали, как в тот раз, она знала, что делает, и была готова к встрече с новой судьбой. Давно уже была готова. И все же она непроизвольно вздрогнула, когда вместо ожидавшегося холода прошлого она ощутила тепло огня будущего. Она почувствовала, как пламя, неистовое, но не обжигающее, принимает, охватывает ее ладонь, тянет и увлекает ее всю, словно она не отягощенная грузным телом усталая пожилая женщина, а легкая, как птичка, юная Сова.
