Посторонившись, батлер освободил Лису проход на лестницу. При взгляде на эти истертые ступени, уводящие в неведомые пределы, у Вениамина в тоске сжалось сердце.
– Небольшой совет, сэр, – подсказал дворецкий. – Не раздумывайте, будет только трудней. Обратного пути уже ведь нет, сэр. Позвольте пожелать вам удачи, сэр…
Оглянувшись, Лис увидел, что входная дверь исчезла, на ее месте теперь была глухая каменная стена, точно такая же, как и прочие. «Вот и все, мышеловка захлопнулась», – подумал он обреченно, совершенно осознав, что попал в ловушку, из которой так просто не выбраться. Если вообще – выбраться. Однако раскисать было нельзя. Вдохнув глубоко, он набрал полные легкие воздуха и задержал дыхание на время, утихомиривая сердцебиение. Когда ему показалось, что волнение унять удалось, мимо дворецкого, двумя руками прижимавшего к груди петас, он зашел на лестницу. Чугунная ступенька застонала под его ногами, и Лис подумал, кстати или некстати, что таков, очевидно, голос его судьбы. Мысль показалась ему пошлой, и он ее устыдился.
Поднявшись до середины первого пролета, он оглянулся. Поймав устремленный на него настороженный и в большей степени тревожный взгляд зеленых глаз девицы, он, повинуясь игривому моменту, какому-то озорству, сложил пальцы пистолетом, наставил на нее и сказал:
– Пуф!
Глава 20
Свинцовый воздушный шар
Лис снова посмотрел вниз на следующем витке лестницы. Было уже высоко, но еще недостаточно для того, чтобы включились инстинкты самосохранения, а именно боязнь высоты. Это испытание, он знал, поджидало его выше. Страх, будто это специальный летучий газ, витал в своих облаках и ниже определенного уровня не спускался, сидел там, в засаде, нападая всегда внезапно – как ни жди его, как ни готовься к его появлению. Но пока, пока он проявил себя лишь только этим тоскливым предчувствием. Пока.
Внизу, на освещенном дне колодца, стояли рядом, обнявшись, парень и девица. Задрав голову, они смотрели ему вслед, как смотрят рвущемуся в небеса воздушному шару. Девушка прильнула к парню, склонила голову ему на плечо. И тут с такого, довольно-таки большого, расстояния Лису увиделось, что они похожи, словно брат и сестра, Яма и Ями, дитя солнца и дитя луны, мифические и мистические близнецы, прошедшие через таинство и огонь кровосмешения. Не совсем было понятно, какую роль они играли в его истории и почему именно они ее играли, но, чувствовал Лис, их присутствие вполне вписывалось в логику того экзистенциального действа, в которое его самого затянуло уже окончательно.
Неожиданно девица внизу улыбнулась, махнула ему. Лис вскинул свою руку к плечу и пошевелил пальцами, посылая по воздуху ответный знак. Таким дружеским и даже немного интимным получился его сигнал, что ему стало неловко. Хотя, если разобраться, все так, все правильно: то, что ожидало его дальше, через что ему предстояло пройти, парадоксально сближало его со всем, от чего он отказывался и что оставлял позади. Улыбаться ему не хотелось, от слова «совсем». Не улыбалось никак, лицо его уже немного одеревенело, превращаясь постепенно в маску сосредоточенности и обреченности. Он отвел взгляд от парочки внизу, чтобы уже никогда больше не видеть их, ни вместе, ни порознь. Лестница вздымалась перед ним ажурным, не вызывавшим никакого доверия пунктиром, идти по которому совсем не хотелось. Но он пошел дальше. Вздохнул – и сделал шаг. «Это моя голгофа, – подумал он. – Персональная голгофа. Только вместо креста я тащу на спине самого себя, со всеми своими ошибками и страхами. И, Боже мой, как же он тяжел и ужасен, сей крест!»
Мельком на мгновение ему показалось странным, подумалось, с чего это вдруг он обратился к Богу, ведь раньше он никогда ничего подобного не делал, во всяком случае, теперь, на горячую голову, вспомнить не мог. Но эта мимолетная мысль быстро сменилась другой, что, если не сейчас, так когда же еще уповать на Бога? На единственного, способного услышать, простить и помочь. Да, на кого еще ему осталось возлагать надежду?
Его сознание все еще отказывалось верить в реальность того факта, что не кто-то другой, а именно он, и не во сне, а наяву, карабкается по такой хлипкой и ветхой, шурупом ввинчивающейся в небо лестнице. Ему тут, кстати или нет, вспомнилось, что в жизни его уже был подобный эпизод. Вот говорят, что ничего не повторяется дважды. Повторяется! Пусть не совсем так и на другом уровне – бывает.
Когда-то, еще в школьные времена, да вот как раз когда еще длилась его эпопея с полетами на парковом самолетике, с «Мертвой петлей», занесло его со школьным другом на городскую водонапорную башню. Друга того звали Мишка, да. Инициатором восхождения, кстати, был вовсе не Мишка, а он сам, и поход задумывался в рамках его усилий преодолеть себя. Башня уже давным-давно не использовалась по прямому своему назначению и уцелела лишь потому, что считалась архитектурной достопримечательностью. Кто-то очень постарался, проектируя ее и потом строя из качественного кирпича и со всякими конструктивными излишествами. Это теперь наверху установили часы, и горожане обращали к ней взоры, чтобы узнать время, а в те времена она только ждала еще будущего возрождения, пребывая в незаметности и забвении, хоть и торчала посреди сквера в самом центре города.
Удивительно, но на первых этажах башни, в бывших технических помещениях, располагались две-три квартиры, в которых, поговаривали, жили некие ужасные сектанты. Почему так говорили – неизвестно, но тогда им и не нужны были никакие доказательства существования таинственных и ужасных вещей, они существовали, и это было непреложным фактом, делавшим жизнь более насыщенной и интересной. Задача состояла в том, чтобы незаметно прошмыгнуть мимо дверей тех квартир. Что было непросто, потому как лестница скрипела и стонала под каждым шагом, а старушки сектантки, конечно же, затаились в своих комнатках и чутко ловили всякий подозрительный шум, чтобы тут же выскочить из засады и дать ошеломительный отпор всякому, кто нарушает запрет.
Он помнил, как, таясь и не дыша, теряя сознание от веселой жути, они просачивались мимо тех зловещих дверей со страшными старушками, и вполне себе просочились, но тут внизу стукнула входная дверь, и кто-то стал подниматься по лестнице, нервы у них не выдержали, и они со всех ног бросились вверх. И вот тут раскрылись сразу все двери, и старушки высыпали из них и принялись что-то кричать им вслед, но они ничего не слушали, а карабкались выше и выше. А потом голоса внезапно затихли, и парни остались сами в тишине и пустоте, наедине с высотой и страхом. Последнее, как он думал, касалось в основном его. Поначалу Веня, как инициатор и вдохновитель мероприятия, шел во главе маленького отряда, но когда они улепетывали от бабушек, Мишка обогнал его и теперь взбирался по лестнице впереди. И Веня был рад этому обстоятельству, поскольку оно позволяло ему не показывать свое волнение. Мишка смотрел на лестницу перед собой, а Веня цеплялся взглядом за его пятки, и таким тандемом они, как могли споро, забирались на высоту.
Если внизу, на уровне квартир, лестница казалась достаточно пологой, широкой и основательной, то дальше она напрочь лишалась всех этих достоинств. Узкая, словно корабельный трап, она круто вздымалась вверх, и через щели между ступенями сквозила с каждым шагом увеличивавшаяся пропасть. Мишка всегда был плотней и коренастей его, и в те времена весил килограммов на десять больше, поэтому сам являлся источником опасности. Ветхие ступени под его весом скрипели и прогибались, металл их совсем проржавел, и Веню мучил страх – в дополнение к тому, который поднимался снизу и холодил пятки, – что лестница провалится и он следом за другом упадет вниз. Но Мишка, ничего не замечая, громко сопел и лез вверх, держась рукой за тонкие, словно нарисованные углем по воздуху, металлические перильца, ограничивавшие бездонную пропасть слева. Эти перильца, по мнению Вени, тоже представляли опасность, и он старался к ним не прикасаться, он вжимался плечом в стену и полз вверх, цепляясь руками непосредственно за ступени перед собой. В общем, доверяться этой лестнице даже таким маловесящим организмам, как они с Мишкой, было сущим безумием, и тогда вдруг Вене стало ясно, отчего так истошно кричали внизу старухи. Теперь они там не шумели, тоже, видно, боялись дышать, чтобы не усугубить ситуацию.
