Каким-то образом они таки взобрались наверх. Пролезли в люк и оказались на этаже, который почти полностью занимал округлым телом огромный ржавый бак. Прижавшись к нему спиной, отдуваясь, Мишка неожиданно признался:
– Слушай, я там, на лестнице, чуть не обосрался от страха.
– Ага, – согласился с ним Веня. – Я тоже…
Как же он был благодарен другу за это совсем не стыдное, как оказалось, признание! Они посмотрели друг на друга и прыснули со смеху.
– Ну, что там дальше? – спросил Мишка.
Они обошли вокруг бака и по деревянной теперь уже стремянке взобрались на крышу башни. Там, прямо над верхним люком, была построена деревянная будка, которую, судя по количеству помета, облюбовали голуби. Птиц видно не было, возможно, они улетели, испуганные их шумным вторжением, зато полно было какой-то гнусной мошкары, которая тут же облепила им лица. Отплевываясь и отмахиваясь руками, они выглянули наружу и обомлели. Простор, и даль, и свет открылись им, точно другая неведомая жизнь.
«Вознаграждены!» – пронеслось в голове у Лиса.
Как тогда они спустились с башни обратно, он, кстати, не помнил совершенно. Словно и не было спуска. Похоже, что и теперь спуск по лестнице вниз для него не запланирован.
Лису показалось странным, что вспомнился ему именно тот, давний его подъем на башню, который был в детстве. А вот про тот, из прежней жизни, про который ему так старательно напоминали и который он проделал, возможно, по этим самым ступеням, – про него он не помнил ничего совершенно, словно никогда и не было. Не загорался в нем огонек, не отзывались чувства. Не ощущал он связи своей с тем миром, с той жизнью. Хотя произошедшие тогда события, как он успел их понять, были ясны ему во всех деталях. Так, может, все же ничего не было?
Он остановился, чтобы немного отдохнуть и перевести дух. Чуть выше на стене горел один из ставших уже редкими факелов. Лис осторожно посмотрел вниз. Где-то в безумной глубине плавало желтое пятно света. Он посмотрел вверх. Такое же пятно было и там, на таком же расстоянии. Ему подумалось, что он совершает переход от одного пятна до другого, от света к свету, и, если вдуматься, так оно и было. Теперь же он пребывал в полумраке, застряв на половине пути. Завис между мирами, и пока еще был волен выбрать любой из них. Но волен ли? Это вряд ли, вздохнул он, совершенно отчетливо осознав, что пути назад уже нет. «Ты покинул берег свой родной, а к другому так и не пристал…» – пропело ему услужливое сознание. Или кто еще там, в голове, с ним разговаривает? Он снова посмотрел вперед. Вон он, берег-то. Хотя даже и не берег. Всего лишь место, с которого берег может быть виден. И кто знает, что он собой представляет.
Оттолкнувшись от стены, Лис продолжил карабкаться вверх.
Он еще так говорил себе, будто успокаивал, – вверх, хотя давно уже не был в том уверен. Иногда ему казалось, что не вверх он путь держит, а вниз или еще куда-то, и он не мог понять, то ли это вестибулярный аппарат его начал давать сбой, то ли пространство вокруг стало меняться. Это сбивало с толку и раздражало. Чтобы отвлечься, стал вспоминать все, что было не было с ним и не с ним. Неожиданно события чужой жизни, которую приписывали ему, те события, что были известны ему лишь по чужим рассказам и по обрывкам собственных снов, и ответственность за которые пытались навязать ему, стали выстраиваться во вполне логичную цепочку. Каждое звено цепи, раскрываясь и проявляясь, тянуло за собой следующее, а то – следующее.
Теперь-то он не сомневался, что женщина по имени Алия и по прозвищу Сова существовала на самом деле. Да и как он мог в том сомневаться, если глаза Совы, круглые, то желтые, то янтарные, виделись, преследовали его повсюду? Нет, любовь, поразив тебя где-то, в какой-то жизни, на какой-то планете, не отпустит уже никогда. Конечно, если это действительно любовь, а не то, что ты, сходящий с ума от бесконечно затянувшегося ее ожидания, себе про нее напридумаешь. Если разобраться, то и Марина – Мара – Примара не более чем вариант Совы, фантазия на тему, концентрат из ее худших качеств, собранных вместе и заостренных, данный ему в наказание. В наказание за что – он еще не понял до конца, не придумал, но вполне уяснил, что наказания без вины не бывает. Он ведь не бросал Марину, мучился с ней, но не оставлял именно потому, что любил. Самое удивительное, что и она его любила, он отчетливо это видел, и, мучая его, истязала себя. Словно не могла иначе. Даже к Толяну она ушла, чтобы доставить ему боль, ушла, чтобы однажды вернуться. И вернулась бы, и он бы, возможно, принял ее обратно. Так куда же тогда он идет? Что ему надо, что ищет он за гранью? Почему никто ему не скажет, что же будет с его любовью? С их любовью. Будет ли она там, сохранится ли? Он верил, что да, будет, но вера – дело такое. Зыбкое. Она для того лишь и существует, чтобы подвергаться сомнению. Без сомнения веры нет, как ни крути. А сомнения – это боль и страдания. Терзания! Без них не ощутить любви. Сквозь их ткань она иногда лишь проступает, проливается бальзамом на душевные раны, и для того только, чтобы, высохнув, вскоре снова разодрать их в кровь. Уверенность и спокойствие убивают любовь тем верней, чем сильней они властвуют. Поэтому он сам ничего не знает и ни в чем не уверен – кроме того, что время органики закончилось и что ему предстоит продвигаться вперед, туда, где реален лишь свет.
Толян этот, жеребец, кстати, совсем не случайно здесь оказался. Совсем не случайно! Явился оттуда в сапогах-талариях и в папашином петасе, спорадический гость, не прогуляться чтобы, а с вполне определенным заданием – найти Базовый принцип. Как минимум он должен был вынудить Лиса заняться его поисками. Но для начала самого Лиса нужно было найти, ведь никто не знал, где он, кто он. Лис сам не подозревал, что он совсем другой Лис, особенный. Как же нашли его? Загадка. Возможно, Толяну помог папаша его инфернальный, Гермес, который, как и Нарада, мог пронзать и пространство, и время. Эфалид же не был, подобно большинству рядовых граждан, подвержен забывчивости, забвение не накрывало его своим рукавом широким ни на этом свете, ни на том, так как папаша его о том позаботился и одарил сынка безграничной памятью. Ну и тот, оказавшись с Лисом в одном городе и помня все, все обиды, и естественно испытывая к нему неугасаемую личную неприязнь, такую сильную, что кушать не мог, он решил совместить приятное с полезным и не отказал себе в удовольствии соблазнить Марину. Что было нетрудно, учитывая их с Мариной отношения на тот момент и ее устремленность причинить ему боль.
Толян просто мстил ему, мстил и гадил, потому что из-за него упустил Сову, которую, да, возможно что и любил. По-своему. Хотя и без него все катилось под уклон, Марину даже подталкивать не нужно было, только подать знак. Причем Лис знал, это мог быть кто угодно, не обязательно обладатель роскошных усов. Ну, пусть теперь вкушает. Пусть оба вкушают. Хотя, если он правильно все понимал, скоро Марина останется совсем одна. Папаша найдет способ вытащить Толяна обратно, и станет он снова Эфалидом, и, значит, неминуема их встреча в будущем. Надо готовиться.
Нарада вот тоже… Фрукт экзотический. Очевидно же, что и он замышлял против него, против того Лиса, Фрюжа… А по факту – и против дочери. Нет, он желал ей добра, только понимал его по-своему, а с ней на этот счет не советовался, считая, что знает лучше. Очевидно, на Белом свете это принято. Что ему за выгода была в союзе с Гермесом? Кто ж его знает! Ясно только, что выгода была обоюдной и они сговорились между собой. Гермес страстно желал женить сынка на Алие, до того желал, что даже предпринял дополнительные шаги, чтобы устранить Фрюжа как преграду, чтобы все прошло, как он задумывал. Не прошло. И Фрюж, и следом за ним Сова все сделали не так, как их вынуждали. И вот теперь Нарада слоняется, неприкаянный, по семи мирам, семи планетам в поисках дочери, и не успокоится, пока не найдет. Впереди у него вечность. Ведь он ошибался, принимая Мару за Сову. Ну, пусть, пусть… Видимо, не настало еще время им встретиться. Как и нам с ней, впрочем…
