Кое-кто, однако, умел справиться с самим Великим и Ужасным. Секрет был прост, и он заключался в том, чтобы закрыть душу и не пускать в нее никого. Совсем не лишнее, кстати, умение для сущности, сознающей свою конечность и ограниченность, но пытающейся вжиться в реалии бескрайнего мира, бесконечной вселенной, где расстояния оцениваются гипотетически, а скорости их преодоления не поддаются осмыслению.
В общем, тот холодно-прекрасный мир, в котором оказался Лис, был ему хорошо знаком, правда, вспомнил об этом он не сразу.
После десантирования из Башни его по невероятной траектории забросило в Великий Лабиринт. Было бы удивительно, случись по-другому. Подсознательно к чему-то подобному он и готовился, но действительность, – если, конечно, это была она, – как обычно, превзошла самую изощренную фантазию.
Для начала – никакого падения, свободного или не свободного, не было. Он сразу попал в нечто, похожее на желоб для бобслейной трассы, только не ледяной, а пространственный, что не мешало ему быть таким же жестким и скользким. И случился крутой спуск, без саночек спуск, без какого-либо боба, а на собственном его, Лиса, заду. Помотало его в том желобе изрядно, покрутило и повертело, до того, что вдоль трассы и на стенках ее оставил он все, чем богат был внутренне, что оказалось в избытке и ненужного, и в Лабиринт угодил уже легким и чистым, словно новорожденный младенец, только что не светился. А может быть, и светился, утверждать не мог, поскольку со стороны себя не видал. Не останавливаясь, с той же скоростью, он пролетел по лабиринту. Его било о стены, кидало в разные стороны, словно стальной шарик в детском бильярде, и путь ему освещали искры, вылетавшие из его глаз обильно при каждом таком ударе, – вот их он наблюдал совершенно точно. Однажды на каком-то вираже он увидел испуганное и удивленное лицо Дэдэ, который сначала едва успел отскочить в сторону, чтобы не быть сбитым с ног шальным снарядом, а потом погнался за ним следом, но быстро отстал ввиду своей небольшой для такой погони скорости. Хотя, заметим, со скоростью у Дэдэ все в порядке!
А потом его выбросило, куда должно было выбросить, и он угодил в ту лузу, в которую ему предназначено было угодить. Сначала ощутил лизнувший его ледяным языком холод, а следом узнал и то, что ему сопутствовало, что порождало.
Огромное, бескрайнее, пустынное и темное пространство, раскинувшееся у истока всех пространств и миров, само служившее всему началом. Время здесь даже еще не начиналось, его здесь просто не существовало, потому что некому было сказать: было, есть, будет…
Всего этого на самом деле не существовало, а то, что было, – было совсем по-другому. Этого пространства никогда не возникло бы – если бы он не придумал его однажды. Но он придумал, возможно, кто-то напел ему о нем, и Лабиринт перенес его сюда, для его магической сущности не существовало разницы между воображаемым и реальным мирами. Вот так и получилось, что эта местность существовала лишь в его, Фрюжа, голове, да и то недолго, лишь то короткое время, пока он ее не позабыл напрочь, поэтому-то никто ее и не смог отыскать. Как можно найти то, чего нет?
Фрюж и до того, последнего, случая часто использовал лабиринт как отмычку. Лабиринт-то магический, волшебный с земной точки зрения, обладавший множеством интересных и необычных свойств, из него он мог попасть куда угодно. И попадал. В хрустальную пирамиду, например. Вот теперь кому-то пришла удачная мысль использовать его самого, его голову, его память как отмычку, чтобы открыть вновь, вызвать к реальности этот несуществующий мир. Лабиринт уловил в его голове отражение, намек на воспоминание – и вот, вуаля!
Фрюж плотней прижался к камню, съежился, кутаясь в куртку в попытке сохранить быстро улетучивающиеся остатки тепла. Тщетно! Если ожидание затянется, он не доживет до восхода, замерзнет. Хотя еще неизвестно, что было бы лучше, дожить или не дожить. Обстоятельства требовали и дожить, и пережить, однако эти же обстоятельства не давали ему никаких гарантий, что все закончится благополучно.
Черная скала, одинокий утес вздымался за его спиной и уходил ввысь, и терялся там, в черной, непроглядной пустоте. Ни звезды на небе, ни маяка на вершине, ни светляка в бескрайних равнинах. Таким беспросветным казался этот мир. И вместе с тем тьма, царившая вокруг, не была абсолютной. Словно в ведро черной краски вылили несколько стаканов белой, отчего чернота пошла разводами, сделалась едва намеченной серой, с фиолетовым подпалом, какой случается у хорошо ношенной овчины. В этой слабо разбавленной белилами тьме плавали тени, более или менее концентрированные, достаточно конкретно различимые одна от другой, особенно когда уляжется возбуждение обожженной светом сетчатки и глаза привыкнут к бесполезной работе – вглядываться в темноту.
Тени, точно ночные рыбы, резкими тычками, рывками меняли направление своего движения, казалось, они нервничают в ожидании чего-то.
Фрюж знал – тени, как и все вокруг, ждут того же, что и он сам: восхода. Но если ему этот феномен не сулил ничего, кроме мучительной смерти, для теней он был и радостью, и спортом, был источником лучей света в их темной жизни. Вот как они дрожат в предвкушении!
Ему, собственно, было туда, наверх, но забраться на вершину самому немыслимо. Отвесные стены, обрывы и расщелины – такой сложности маршрут, тем более без снаряжения, без подготовки, одному не преодолеть и на свету, не то что в кромешной тьме. Нет, единственный способ забраться на гору – сделать это на спине коня. Волшебного коня, откуда же здесь взяться обычному? Да он, возникни хоть из фантазий, и не смог бы жить здесь, где нет ни капли воды, а из еды одни лишь грохочущие под ногами камни.
Словно отклик на мысли Фрюжа, за выступом скалы раздался цокот копыт по звонкой поверхности, такой пронзительно здесь чужеродный. Предваряя появление животного, сначала из темноты выплыло, распустилось цветком серебристое свечение, его окружавшее и сопровождавшее, и уже после, качая головой при каждом шаге, появился он.
Конь.
Лунный конь.
Странный и прекрасный зверь.
Впрочем, кто сказал, что он волшебный? На первый взгляд Лунный конь ничем не отличался от настоящего, земного, разве что изяществом и какой-то нервной структурой и организацией тела, которое сразу предупреждало о том, что данное животное для грубой работы не предназначено. Однако это было изящество силы, сконцентрированной в невероятно совершенной форме. А со второго взгляда, когда уляжется волна радости, вызванная встречей с живым существом посреди пустыни, когда остынет первый пыл восхищения им, уже бросались в глаза его прочие отличия и необычности. Перво-наперво, конечно, возникал вопрос: а чего это он весь так светится? Следом приходил ответ: это же очевидно – чтобы освещать себе дорогу в кромешной тьме. Иначе ведь так легко сломать ноги на этих черных камнях. Да и потом, надо же как-то оправдывать свое имя – Лунный конь.
Обращало на себя внимание и строение копыт. Узкие, длинные, необычайно прочные и острые, они просто врезались в камни, обеспечивая скакуну устойчивость даже на такой непредсказуемой поверхности.
