Конь вымахнул на вершину за секунду до того, как над ней взошла Синяя звезда. Секунда, лишь секунда отделяла их от цепких объятий смерти. Но что смерть одному, для другого жизнь. Фрюж увидел, как впереди, среди темных камней, навстречу Звезде смерти, разбуженный ее первыми проблесками, уже зацветал папоротник. Так его, во всяком случае, называли. Удивительный цветок Нелюбим, такой же алый, каким видел Фрюж свое сердце.
Цветок крутил головкой, высматривая, кто же первый успеет его взять в руки. В два прыжка Лунный конь оказался возле него. Свесившись до земли, Фрюж подхватил цветок из его гнезда и сжал в руке, точно факел.
А далее, на волосок, на четверть мига опережая бросившиеся к нему лучи выглянувшего из-за обрыва светила, обгоняя сопутствующие им ураганы, конь соскользнул с вершины с противоположной ее стороны. Там находилась пропасть, в которую Звезда смерти никогда не заглядывала. Что вовсе не означало, что в этой пропасти была жизнь. Хотя что-то там все-таки было.
Но прежде всего – падение.
Это все же следовало назвать падением, хотя конь спускался вниз, точно горный козел, словно какой-нибудь муфлон, цепляясь копытами за каждый торчащий из стены камень, прыгая с уступа на уступ, которые стали видны благодаря свету Огненного цветка в руке Фрюжа. Такой вот светоч в темном царстве.
Однако слишком долго выносить свободное падение, прерываемое тычками и рывками из стороны в сторону, Фрюж не мог, не было у него больше таких сил. Его неожиданно замутило и снова стошнило какой-то зеленой размазней, какой-то горькой пеной. Он выплюнул ее через плечо, назад, куда-то коню на спину, и сразу потерял сознание. То есть отключился.
Глава 22
Пещерный инстинкт
Сначала что-то зашипело в темноте, а потом со щелчком включился свет. Похоже, зажглась осветительная ракета, он видел такое в кино.
Где-то в недосягаемой вышине, прямо над тем местом на земле, на котором он лежал на спине, свод неба облизывали синие потоки света, напоминавшие и формой, и цветом скорее влажные потеки на побелке, чем собственно сияние. Заметно, что свечение уже шло на убыль. Как бы там ни было, здесь, в расселине, оно не могло никому навредить и раньше, когда было в полной силе, теперь же и подавно.
Кстати, о кино. Точнее – о сне. Или все-таки о кино. В общем, все равно кино, сон – ему снова его показали. Нашли, право же, время, выбрали момент. Запустили последнюю серию воспоминаний. Он сказал «они», это на всякий случай. У него было такое ощущение, что в этих его показах участвует, и активно, кто-то посторонний, но, быть может, это всего лишь работа его собственного воображения. Или сознания. Или подсознания. Или чего-то еще, имеющего власть над сознанием и прямой доступ к Хроникам Акаши.
Хроники, ага.
Хроники.
В виде собственных воспоминаний они выдавались ему кусками и отрывками, без соблюдения хронологии, словно книгу листал вольный ветер, открывая страницы в случайном порядке, то забегая далеко вперед, то отматывая назад и повторяясь в трудных местах. В книге, как оказалось, почти сплошь картинки. Ну, картинки – пусть. Он, собственно, уже во всем разобрался, понял, зачем оказался здесь и что делать дальше.
Что-то теплое, влажное и до одури, до щекотки шершавое прошлось по его щеке. В нос ударил острый собачий запах. Особый запах, не псины, он узнал бы его среди тысяч других. Он и узнавал раньше, узнал и сейчас.
Фрюж заулыбался, скосил глаза. Увидел совсем рядом у лица черный треугольник носа, тогда, закинув руку собаке на шею, прижал ее голову к себе. Почувствовал, как собака затряслась в ответной радостной дрожи, вызванной интенсивным вилянием хвоста. Легкое перо чертило по воздуху знаки приветствия и восторга, он не видел его, но знал, что именно так и есть.
Полуночный пес.
Вот и снова они встретились.
Когда-то давным-давно у него была собака. Так давно, что, казалось, уже и не вспомнить. Но, однако же, сколько времени прошло, а он не мог забыть.
Он завел себе охотничью собаку, черно-белого сеттера, хотя, если честно, серьезно совсем не помышлял о том, чтобы заняться охотой. Тем более с подружейной собакой, натаскать которую самостоятельно он, конечно, не мог. Но тем не менее собачку завел, соблазнившись, видимо, ее красотой, и изяществом, и неким собственным представлением о том, как это здорово – иметь рядом беззаветно преданного друга. Тогда, еще по молодости, он не подозревал, что дружба, даже с собакой, – это всегда встречное движение. Он многого тогда не подозревал, не знал, не умел. Как и собачка, молодая натура которой не знала удержу и раз за разом прорывалась наружу. Но ему-то казалось, что достаточно одного его слова, взгляда, жеста, чтобы собака поняла, что от нее требуется, и сразу же все в точности выполнила. Терпения, терпения ему не хватало. Это теперь он понимает, что сам был молод и глуп, а тогда…
Однажды Фрюж готовился к одному из своих тайных ночных бросков. Что-то отвлекло его днем, и он не успел подготовиться как следует, поэтому метался по дому, собирая снаряжение, которого, помнится, требовалось немало. По-хорошему, нужно было перенести предприятие на следующую ночь, и ничего плохого не случилось бы, но он упрямился, хотел, чтобы все было так, как запланировал. Такая тогда у него была идея, что уходящий поезд остановить нельзя, но нагнать всегда возможно. Вот он и старался догнать. Собака, в страстном желании помочь хозяину, путалась под ногами. Протискиваясь в узких местах, она забегала вперед и, став поперек дороги, виляя хвостом, заглядывала ему в глаза, словно говоря: скажи, хозяин, скажи, куда бежать? Что принести? Что для тебя сделать? А хозяин, спотыкаясь и едва не падая, раздражался все больше и нещадно пинал собаку ногами. Очевидно, собака принимала происходящее за веселую игру, затеянную наконец для нее хозяином, и не унималась.
В конце концов один из пинков сложился в полноценный удар, пришедшийся к тому же собаке по голове. Собака отпрянула в сторону, едва удержавшись на ногах. И посмотрела на него, на хозяина и друга, как на чужого и опасного. А ведь она, не раздумывая, готова была отдать жизнь за него, и вдруг!.. За что, хозяин? И были в ее долгом ускользающем взгляде укор, непонимание, и обида, и внезапно проснувшаяся особая собачья мудрость, в общем, такой коктейль чувств и выражений, который заставил болезненно сжаться его сердце. Он бросился перед собакой на колени и, притянув к себе, обнял за шею, точь-в-точь как сделал это сейчас. «Прости, – шептал он прямо в собачье ухо, – прости!»
Он не отпускал собаку до тех пор, пока, как ему показалось, в ней не утихли боль и обида. А когда он все же разжал свои объятия, собака слабо вильнула хвостом и ушла на свое место, откуда после следила за ним, положив голову на лапы и стараясь не встречаться с его глазами взглядом. Она не поднялась, даже чтобы проститься с ним, когда он уходил из дома.
Больше он собаки не видел.
Когда вернулся обратно из своего удачного, кстати, броска, дом был перевернут вверх дном, все вокруг оказалось залито кровью, а собаки он нигде не нашел. Он так и не узнал, что же тогда случилось и чья черная кровь смешалась с алой собачьей кровью на мраморе и граните полов. Тем более что из дома ничего не пропало, чтобы можно было по похищенному искать виновных. Собака выполнила свой безусловный долг и растворилась в водах бытия, сменив его знак на противоположный, просто прибавив к нему частичку «не». Собачки не стало, но тот ее взгляд, полный недоумения, обиды и печали, он помнил всю жизнь. Эта память была его внутренней тайной, про которую он никогда никому не рассказывал, которой не делился. Внутренняя печаль, боль, почти болезнь. Тот самый случай, когда что-то исправить уже нельзя, как бы ни хотелось. А ведь хотелось, хотелось.
