Выкопав, по его прикидкам, достаточной глубины могилу, он откинул лопату в сторону, выбрался из ямы и вернулся к собаке. Тело ее уже стало костенеть, задние лапы вытянулись и торчали, как у замороженной бараньей туши ноги, на что было неприятно смотреть. Только деваться ведь некуда, приходилось и смотреть, и замечать. Или вот еще, подумалось, яма или могила? Ему не нравились оба слова. Яма явно пренебрежительно, могила слишком грубо и прямолинейно. Как тогда? Не окоп же… Не определившись, он перенес собаку к месту упокоения и положил ее на бруствер. «Ну все, – завел он с собакой разговор, готовясь к прощанию с ней, – могилка твоя готова…» Могилка! Само собой нашлось подходящее слово, и печальное, и светлое. Спрыгнув вниз, он следом опустил туда и собаку. Прикрыл ей голову курткой, чтобы не сыпать грунт куда попало. Неожиданно наткнулся на очки, те самые, что сунула ему в карман зачем-то Нина Филипповна. Усмехнулся, подумав, что, видимо, они должны были защитить его от лучей Звезды смерти, но вот не пригодились, обошлось как-то. Посомневавшись всего мгновение, он забрал очки, а прочее, что было в карманах, не взял, оставил не глядя – теперь ему все без надобности.
Влажный песок, перемешавшись с сухим, сыпался в могилку сам по себе. Не прошло и нескольких минут, как все было кончено. Песок улегся плотно, поэтому на поверхности не осталось даже приличного холмика, так, легкая неровность. Фрюж подумал, что это до первого дождя, а потом и вовсе не найти будет. Еще он набрал несколько пригоршней сухих иголок и насыпал их сверху, показалось, так лучше будет. «Ну, прощай, Полуночный пес, – облек он сумбур мыслей в последовательность слов. – Не поминай лихом и прости за все. Скоро, думаю, встретимся, так что займи мне там местечко…»
Прихватив лопату, он вернулся на подворье. Лопату сунул туда же, где взял, в кусты, а после тщательно и с неожиданным наслаждением умылся у колодца. Вода оказалась такой холодной, что кожа от нее сжималась и начинала скрипеть, а после долго горела от внутреннего неистовства крови. Это было радостное чувство, жизнеутверждающее, когда горячится и полнится силой молодое тело. Поэтому-то, выходя с дачи, умытый и освеженный, он ощущал, что не то чтобы оптимизма прибавилось, но что градус настроения значительно повысился.
На самом деле он ведь не рисовался, когда, прощаясь с собакой, говорил, что, мол, скоро встретимся. Нет. Он как раз понимал, что никаких иных путей и направлений у него нет, не осталось, что только одно возможно – туда, имея в виду место, в которое он должен вернуть Базовый принцип. Как он туда доберется, об этом даже не думал и не волновался, полагая, что сами и встретят, и проводят. И проводят, и встретят, видимо, в такой последовательности.
Он пошел той же самой дорогой, которой неделю, или сколько там, назад проезжал на машине. Утро едва только разгоралось, поэтому вокруг было тихо и пустынно, ни дачников, ни даже собак не наблюдалось. Одни лишь мелкие птицы, воробьи в основном да синицы, трепались в хвое над головой. Некоторые при его приближении, не от страха, а от не дающего покоя бурлящего энтузиазма, срывались с сосен и перелетали через дорогу в сады, чтобы, отметившись там короткой трелью, сразу вернуться обратно. Воздух, еще прохладный, пился легко, как нектар, как концентрат счастья. Полуприкрыв глаза, Фрюж наполнял им грудь с целенаправленным удовольствием. Уж теперь-то он с полным основанием мог утверждать, что нигде не бывает такого волшебного воздуха, нигде так упоительно не дышится, как на Земле.
Оглядываясь назад, на все происшествия и приключения последних дней, он искренне удивлялся, что до сих пор умудрялся оставаться в живых. Скажи еще спасибо, что живой, да? Вот-вот! Кому сказать спасибо? Его били, швыряли, сбрасывали, бог знает откуда, с высоты какой-то, топили, жгли, закапывали… И вот спроси теперь, ради чего все? Зачем? Кто-нибудь ответит? А никто. Хотели, могли бы – сразу бы начали с разговора. Но не хотели, видать, или не могли. Да и то, с кем им разговаривать-то? Кто он для них? Пустое место.
Принципы пошли на принцип. Пришлось проявить характер, найти его у себя, наконец. И доказать, прежде всего самому себе, что он есть, существует реально, а не пустое место, на которое можно поставить ведро или ящик. Или комод вон. Кстати, как там Юлька? Вот так вот, да, у них свои принципы, у него свои. Что откровенно радует. Печалит другое. Чтобы обрести эти самые принципы, приходится пройти через разные круги-испытания. По-любому нужно пройти, иначе никак. Ну, это такое…
Теперь он чувствовал себя совершенно взрослым, уверенным в себе человеком. Детскость, ребячливость – они ведь именно от неуверенности. Но это прошло. Как и страх. Что могло напугать его теперь, после пещеры ужасов?
Поселок вскоре кончился, дорога продолжилась через лес. Сосновый бор стоял на своем месте, высокий, строгий, светлый. Вновь пришло на ум вспоминавшееся ранее слово: «готика». Фрюж внутренне притих, мысли его умерили свой беспорядочный бег, расступились. И тогда душа выступила вперед, преклонила колени. В этом храме земном снова присутствовал Дух, это ощущалось.
А потом произошло и вовсе необъяснимое. Непостижимое…
Солнце приподнялось над оставленным за спиной поселком и, будто достигнув известного уровня, края, предела, перелилось через него, брызнуло светом. Тотчас вспыхнули вокруг, точно праздничные свечи, красные стволы сосен. Зазвучал орган. Быть может, всего лишь ветер поднялся, но вот так слышалось – орган. Поток света, солнечный ветер устремился на Фрюжа и принялся раздувать его самого, точно горн, выдувая и унося прочь лишние, отягощающие душу частицы. Фрюж поднял перед собой руки – они светились! «Ну, не чудо ли?» – спрашивал он себя, точно зная ответ на вопрос.
В таком молитвенном почти состоянии, опять же не встретив никого по пути, Фрюж пересек бор и вышел к шоссе. Не задумываясь, машинально повернул направо и вдоль обочины пошел в сторону города. Он не сделал еще и десятка шагов, как рядом, проскочив на пяток метров дальше, затормозил и остановился темно-синий фургон, разукрашенный по бортам какими-то лентами. Водитель, потянувшись через наполненную музыкой кабину, открыл дверцу с его стороны и жестом пригласил садиться. Не выявив удивления, не заставляя себя уговаривать, Фрюж быстро забрался на высокое сиденье в серо-зеленом чехле из обивочной ткани. Мотор взревел, машина рванула с места.
– Спасибо, что подобрали, – поблагодарил Фрюж водителя. Соглашаясь на такую оплату проезда – за спасибо, – водитель наклонил голову.
– Почему не подвезти хорошего человека, – сказал он. Голос у него оказался совершенно глухим, севшим, будто он с вечера съел десять порций мороженого. – Пива с хлопцами холодного перепили в воскресенье, – объяснил он проблему с голосом и, как ему казалось, засмеялся: – Э-э-э-э…
– А сегодня какой день? – поинтересовался Фрюж.
– У-у-у-у, – протянул водитель и внимательней, пристальней даже посмотрел на Фрюжа. – Ты вчера что, тоже того? Усугубил? Только не пива, а чего покрепче?
Фрюж уклончиво, хоть и не отрицательно, мотнул головой. Шофер понимающе улыбнулся.
– Понедельник сегодня, – сообщил он, – двадцать первое. Макушка лета.
