– Выходит, июнь? – уточнил Фрюж.
– Выходит, так, – подтвердил вывод водитель. И через паузу: – А что, сомнения есть? Может, еще что подсказать?
– Да нет, какие сомнения… Год я приблизительно знаю.
– Ну, ты даешь, парень! – просипел водила. – Шутник! То ли что-то не понравилось водителю, то ли на дороге что изменилось, но он вдруг посерьезнел лицом. Слегка привстав, он откинулся назад, устраиваясь в седле удобней, после пригнулся к рулю, который цепко держал руками. Крепкие у него были руки, сильные.
Обратив внимание на руки водителя, Фрюж внимательней же взглянул и на него самого. Жесткие волосы, солома с сединой, странное такое сочетание, коротко стрижены, только прямая челка щеткой на глаза. Глаза светлые, точней не сказать, слегка раскосые, прищурясь, встречали набегающую дорогу. Но лицо не азиатское, как у Нарады, совсем другого типа.
– Мы не знакомы? – спросил, почувствовав повышенное к себе внимание, водитель.
– Вряд ли, – успокоил его Фрюж. – Хотя, может, где-нибудь и пересекались, город-то небольшой…
– Небольшой, говоришь? – подхватил водитель. – Ну да, ну да… А какой город ты имеешь в виду, парень?
– Ну, этот город. В который мы едем. А куда мы едем? Водитель загадочно – зловеще, как показалось Фрюжу, – улыбнулся, вот и весь ответ.
Фрюж прильнул к боковому стеклу. Странное дело, хорошо знакомую ему, не раз проезженную дорогу к городу он вдруг перестал узнавать. Вот только-только все было известно и памятно, а уже за стеклом тянется абсолютно чужой, чуждый бурелом, черные мохнатые ели вместо сосен и дубы-великаны. Такой лес, он знал по рассказам, был за Пятничанами, самым дальним городским районом, Черный лес, как его называли, партизанский, но он в нем никогда не бывал. Как же они там оказались? Фрюж перевел взгляд вперед, на дорогу. Она тоже переменилась. Теперь вместо серой асфальтовой ленты под колеса стелился желтый песчаный проселок. Когда они успели свернуть с основной? Он с удивлением посмотрел на водителя. Тот невозмутимо рулил, направляя машину по одному ему известному маршруту. Лицо его в чем-то неуловимо переменилось, стало серьезным, даже суровым. С чего бы это такая суровость, подумал Фрюж. Он почувствовал себя неуютно рядом с этим преисполненным чувства долга гражданином.
Водитель повернул лицо к пассажиру, и Фрюж от неожиданности чуть не вскрикнул – глаза того стали черны, как гагат.
– Дорога, парень, – это одна лишь видимость, – сообщил рулевой. – Можно взять любую, и она приведет тебя туда, куда нужно. Вопрос лишь в том, куда тебе нужно. Вот ты знаешь, куда тебе надо? А?
Фрюж хотел ответить, что знает, но что-то прежде увиденное и пропущенное всплыло в его сознании. Он быстро взглянул на Торпедо перед собой – там вперемешку, россыпью лежали флаера, рекламки и визитки, очевидно, компании, которой принадлежал автомобиль. Фрюж быстро схватил бумажку. Точно!
– Ритуальные услуги… – прочитал он текст. – Это что же, катафалк?
И тут его осенило:
– Харон! Все как Нина Филипповна предсказала!
– Ну, со свиданьицем! – вскричал черноглазый отправитель ритуала. – Наконец признал старика!
Незнакомый певец надрывался в плеере, витийствовал и пророчествовал.
– Кто это поет? – спросил Фрюж.
– Егорка, Летов.
– Летов? Что за Летов?
– Ну, Летов… «Многая лета…» слышал? Это про сейчас, – отвечал Харон, как показалось Фрюжу, невпопад.
Но тут Харон захохотал. Словно небо обрушилось.
А потом, заметив внизу, под насыпью дороги, небольшой ручеек с быстрой черной водой, в окружении березок и осинок, мимо которого они как раз неслись, он резко свернул. И под заливистый хохот направил фургон прямо туда, вниз, вглубь.
Фрюж ощутил себя как на парковом аттракционе, только не на самолетике, а на американских горках, когда падение кажется бесконечным, а требуха, падающая почему-то медленней всего остального, успевает подступить к горлу. Страха, однако, не было, как такового, ни высоты, ни падения. Он только отстранение подумал, что сейчас они врубятся в березки-осинки и надо бы к этому подготовиться. Ну и подготовился, подтянув колени и упершись ногами в панель перед собой.
– Не ссы, парень! – загоготал Харон. – Еще не время. Я скажу, когда ссать!
И действительно, несмотря на скорость и крутизну, они ни во что не врезались, а падение затягивалось, и вскоре, как-то незаметно изогнувшись, сделалось пологим, превратилось в горизонтальный полет. Пространство вокруг заволокло туманом, густым, точно вата, и холодным, пробиравшим насквозь даже в закрытой кабине фургона. Только где она, кабина? Фрюж и не заметил, как фургон преобразился в лодку, острый нос которой скользил над водой, разрезая туман. Ну а Харон, как и положено кормчему, восседал на корме и, положив руку на румпель, правил судном. Все, что окружало их раньше, сгинуло в тумане, только водная гладь серой сталью проблескивала внизу. Фрюж не сомневался, что под ними Лета. «Снова Лета, – думал он. – Мы канули в Лету…»
– Стикс это, парень, Стикс, – откликнулся на его мысли Харон. Похоже, они тут все умели читать мысли. – Великая мировая река. Всякий ручей, даже тот, что из крана, из нее вытекает и в нее же в конце впадает.
Как хотите, но момент был чертовски торжественным. Нет, правда, Фрюж вдруг осознал, что вот он, приближается итог его метаний и исканий последнего времени, цель многотрудных действий, к которой его подталкивали все, кому не лень, и к которой, если честно, он стремился сам. Он подтянул поближе переметную свою сумку, переместил ее на колени и наложил сверху руки, прикрыл. Ему показалось-почудилось, что он слышит, как внутри ее тихо, словно мышь, скребется Базовый принцип.
Ему вспомнилось и подумалось о том, что Стикс – это ведь такой рубеж, из-за которого нет возврата. То есть вот сейчас довезет, доставит его Харон до берега, сдаст с рук на руки, под квитанцию, под роспись встречающим товарищам, – а ведь будут, будут встречать, – и все, на этом прошлая его история, считай, закончилась. И будет ли новая, другая, неизвестно. То есть, получается, это путь в один конец. Думать так было чрезвычайно тоскливо и… холодно. Фрюж даже поежился, обнял себя за плечи, содрогнулся. Холод был натурально неземной. Вообще же, это, оказывается, так легко, изменять судьбу, да и саму личность, просто переключая какой-то регистр в сознании. Щелк – и нет человека. А есть другой… Кто? Человек ли? Или уже кто-то совсем другой? Ну, в этом они мастера, дело поставлено на поток. Только зачем, зачем необходим этот трюк, этот грандиозный обман с забыванием, с новым сознанием? Неужели человек, личность его не справится – нести всю свою память, каков был и есть, дальше? Ведь человек и так бережет, щадит себя, забывая все, что забыть следует. Память людская на поверку достаточно гибкая штука, но, как по нему, нельзя терять ее совсем. Ну вот как ему стать чужим для всех, забыть родных своих? Марину, Вальтера? Анну с Мишкой, Женьку, Юльку рыжую? Нину Филипповну? Всех остальных? А Сову? Невозможно!
