Шантильи – дворец, в котором служил Ватель
Мы с коллегами стали отчаянно вспоминать, какой едой баловали себя герои русской классической литературы. Любовь Геннадьевна Кихней вспомнила про щи, которые хлебал Раскольников. Уважаемый профессор Лекманов заметил, что тело Чехова везли из Крыма в Москву в одном вагоне с устрицами. Я упомянула про ахматовские «устрицы во льду», которые «свежо и остро» пахли морем, и печеные лангусты, политые соком рейнских полей, о которых так вдохновенно повествовал Николай Гумилев в стихотворении «Сентиментальное путешествие». Профессор Любовь Геннадьевна Кихней заметила также, что много и смачно едят герои Гоголя. «Но Гоголь – украинец!» – хором сказали французские коллеги во главе с ученым-филологом Натальей Гамаловой, и нам пришлось с ними согласиться. Потом мы вспомнили и про гастрономические прихоти баловня судьбы Евгения Онегина…
Бесспорно, герои французской литературы едят больше, лучше и вдохновеннее, чем их русские собратья. А после протухших щей, которые хлебал несчастный Раскольников, ему оставалось только пойти и убить старушку-процентщицу! Вряд ли бы он отправился на это постыдное дело после пирожных «Мадлен», воспетых Марселем Прустом, и бланманже! Французское обостренное внимание к еде сродни преданной сыновней любви к земле, к ее дарам и плодам. Русские на земле обустроены плохо – всё рвутся куда-то, в иные миры, поэтому и к земным дарам и плодам относятся снисходительно, почти с презрением. Не нравится нам быть сытыми, что ли?!
К слову, Франция – единственная страна в мире, где повар может быть награжден самыми высокими правительственными наградами, включая орден Почетного легиона. А что? Изобрести новый рецепт изысканного соуса порой не менее сложно, чем провести дипломатические переговоры! Высокая кухня – это искусство, прекрасная музыка, каждая нота в которой имеет свое значение и философский смысл.
Сыновняя преданность французов своей земле отнюдь не исключает духовности и любви к Богу. Просто французы умеют совмещать земное и небесное. Они более уравновешены, чем мы, и часто не понимают русских противоречий. «Это русские моменты», – говорят французы в том случае, когда не могут нас понять. Я же считаю, что в любви к пирожным «Мадлен» нет ничего постыдного.
Русское и украинское отношение к еде действительно не совпадает. Украинцы, как и французы, не стесняются любить еду, как и вообще – «дары земные». Русские же в глубине души считают, что «не стоит делать из еды культа». Французы почитают «высокую кухню» и кулинарное искусство и не стыдятся этого. Кулинарное искусство – это проявление мастерства, а мастерство во Франции, как и в целом в Европе, считают одним из высших человеческих достижений. Как и любовь, доблесть и веру…
В завершение хочется сказать несколько слов о воспетых Марселем Прустом пирожных «Мадлен». Я так восхищалась их вдохновенным описанием в цикле романов «В поисках утраченного времени», что в Париже первым делом спросила в одной из попавшихся мне кондитерских, как выглядят пресловутые пирожные. Мне принесли нечто вроде кексов, но мягких, нежных, тающих во рту. Я узнала, что эти пирожные называются «магдалинками» (или «мадленками») в честь святой Марии Магдалины.
Знаменитые аркашонские устрицы
Марсель Пруст описывал свою встречу с «магдалинками» так: «В то самое мгновение, когда глоток чаю с крошками пирожного коснулся моего неба, я вздрогнул, пораженный необыкновенностью происходящего во мне. Сладостное ощущение широкой волной разлилось по мне /… / как это делает любовь, наполняя меня некоей драгоценной сущностью: или, вернее, сущность эта была не во мне, она была мною. Я перестал чувствовать себя посредственным, случайным, смертным. Откуда могла прийти ко мне эта могучая радость?» Пирожные «Мадлен» у Пруста – это символ женского мира, они связаны с образами матери и тетки героя-рассказчика, в них – ощущение Вечной Женственности, заботливой, нежной и оберегающей.
Мне рассказали, что магдалинки в Средние века пекли в форме сердца, и они символизировали полное любви к Богу сердце верующего. Так что любовь Марселя Пруста к магдалинкам («мадлен») покоилась на глубоком христианском фундаменте.
На ужине в ресторане «Ватель» мне довелось попробовать не сладкие, как обычно бывает, а соленые «мадлен» с начинкой из овощей и трав. Это было необыкновенно, божественно вкусно! Соленые «мадлен» вкушают (именно вкушают, а не едят!) с подогретым вином. Если у Марселя Пруста из чашки чая со сладкими «Мадлен» выплыл его родной городок Камбре, соборы, колокольни, дома с остроконечными шпилями, то я, вкушая соленые «магдалинки», увидела Черное море. Такое, каким я его обожала в детстве, – тихое, утреннее, серебристо-лазурное.
Волны подбегали к моим ногам, словно хотели познакомиться, и я радовалась этому знакомству. Я поняла, что «мадленки» – это пирожные воспоминаний. Они вызывают в душе человека самые приятные, самые сладкие воспоминания его жизни. И тогда, подобно Марселю Прусту, он закрывает глаза и чувствует, что любовь наполняет его новой, драгоценной, сущностью. Так пища земная становится небесной. Так в душе человека и в мире вокруг него устанавливается равновесие. И все благодаря маленьким, хрупким пирожным «Мадлен»… А главное – благодаря любви, воображению и вере.
Университеты Франции – государство в государстве
Когда в детстве я впервые услышала слово «Сорбонна», то представила себе длинные, сумрачные коридоры огромного средневекового здания, готические шпили и особый, еле уловимый запах пожелтевшей бумаги старинных книг. «О, пожелтевшие листы / В стенах старинных библиотек, / Когда раздумья так чисты, / А пыль пьянее, чем наркотик…» И вот мы, с группой преподавателей и студентов, стояли перед средневековыми воротами факультета славистики Сорбонны на улице Виктора Кузена, недалеко от бульвара Мальзерб. За этими воротами был целый мир – автономный, своеобразный, настоящее государство в государстве. Я вспомнила, что в Средние века городские власти не имели право появляться на территории Сорбонны без согласия университетского руководства. У здешних студентов была собственная власть и собственные законы.
С тех пор мало что изменилось. По-прежнему и студенты, и преподаватели выходят бастовать на улицы, если правительство принимает законы, с которыми они не согласны, и по-прежнему ректора выбирают «всем миром», в самом университете, а не приглашают извне. Университеты Франции и поныне представляют собой мощную силу, горнило общественного мнения, интеллектуальную трибуну, с которой доносятся лозунги и призывы.
Сначала, впрочем, мы увидели памятник Александру Дюма-отцу. Великий писатель восседал в кресле, а у его ног уютно расположились герои и читателя неповторимого выдумщика – гасконец Д,Артаньян с лихо закрученными усами, юноши и девушки, склоненные над романами Дюма. Совсем рядом, рукой подать, находился живописный парк Монсо с его романтическими аллеями и прудами. Университет Париж-4 располагался за огромными средневековыми воротами и напоминал, как и другие корпуса Сорбонны, государство в государстве.
