А голос! Он владел им, как певец. Он не говорил, а декламировал, почти пел. Это была особая французская школа трагедии, нам, русским, чуждая. Нам ближе был итальянец Сальвини. Но нельзя было не восторгаться красотой голоса и движений, мастерством Мунэ- Сюлли.
Раз в два-три года наше училище давало спектакль «для царя» силами балетных и драматических учеников. Играть «царский» спектакль считалось высокой милостью, величайшим счастьем, выпавшим на долю курса. Конечно, царь никогда не бывал на этих спектаклях, в лучшем случае приезжал какой-нибудь великий князь. Приготовлений, волнений и суеты – хоть отбавляй. Вечер был унылый, и скука исходила от высоких гостей, которые выполняли обязанность – присутствовать и смотреть неинтересный для них спектакль. После спектакля был устроен довольно убогий ужин, на котором мы, драматические, сидели за отдельным «музыкантским» столом.
Нас, драматических, скоро отправили по домам, а высокие гости еще долго оставались в училище с балетными.
Прошел «царский» спектакль, прошли вслед за ним довольно бледно и наши выпускные спектакли. Никто из нас не отличился.
Выпускные спектакли – конец нашей ученической жизни; начиналась новая жизнь, заманчивая и страшная.
Что-то нас ждет впереди? С чем мы выходим в эту новую самостоятельную артистическую жизнь? Окончив драматические курсы, мы были брошены на произвол судьбы. Наше начальство совершенно не заботилось об устройстве своих питомцев. Приходилось нам самим, по своему усмотрению, устраиваться на работу. Мы – растерянные, хотя и полные радостных надежд и ожиданий, – плохо представляли себе трудность и ответственность предстоящей работы. Все наши надежды мы возлагали на Владимира Николаевича. У него мы искали совета, помощи в предстоящей суровой актерской жизни. И он не отказывал нам в этом.
Мне, в частности, он советовал поехать в Москву и устраиваться в Художественный театр. «Вам, Вульфочка, надо быть в Московском Художественном театре. Этот театр для вас, вы там пригодитесь». Он дал мне письмо к К. С. Станиславскому и Вл. И. Немировичу-Данченко. «Не теряя времени поезжайте в Москву, передайте мое письмо и переговорите с ними».
Не долго думая, я заняла деньги на дорогу и отправилась в Москву. В Москве я никогда не была, ни одной улицы не знала, ни одного знакомого человека у меня не было. О Художественном театре в то время я имела очень смутное представление, но я со всей смелостью, свойственной молодости, пустилась в путь. Приехав в Москву и выйдя на вокзальную площадь, я стояла и раздумывала, куда мне двинуться.
Я знала, что в Москве есть гостиница «Метрополь», и решила направиться туда. Извозчики наперебой зазывали приезжих, предлагая свои услуги. Я подошла к одному из них и попросила свезти меня в гостиницу «Метрополь». Был ли у меня робкий, неуверенный голос, или я ему вообще не внушала доверия, но извозчик осмотрел меня презрительным взглядом и показал мне язык, не удостоив ни одним словом. Я оскорбилась до слез. «Какой неприветливый город Москва», – подумала я. Другой извозчик был добрее и довез меня до гостиницы, где мне отвели на самом верху холодный, полуразрушенный номер (в гостинице производился ремонт, и в номере моем, как и в коридоре, не было потолка). Администрация гостиницы по моему более чем скромному виду решила, что лучшего номера я не заслуживаю.
Приведя себя в порядок, я с письмом Давыдова отправилась разыскивать Станиславского и Немировича-Данченко. Долго блуждала по городу, стесняясь спросить, где находится нужная мне улица. Наконец решилась нанять извозчика. Через несколько минут он остановился. Оказалось, что я была в двух шагах от дома, где жил К. С. Станиславский. «Как близко, – подумала я, – а говорили, что Москва такой большой город». Станиславского не было дома, и я направилась к Немировичу-Данченко. Его тоже не оказалось дома. Тогда я решила ехать в театр, что, конечно, и надо было сделать сначала, а не ездить по квартирам.
В театре, когда я поднималась по лестнице, навстречу мне опускался высокий господин и, увидя меня, сказал: «Вера Федоровна, какими судьбами?» Спустившись еще на две ступеньки: «Ах, простите, вы так похожи на Веру Федоровну, но теперь я вижу, что я ошибся». – «Где я могу видеть Константина Сергеевича Станиславского?» – спросила я. «Я Станиславский, а вы ко мне?» – любезно спросил он и повел меня наверх, в маленькую комнатку, где сидел Вл. И. Немирович-Данченко. Я отдала Константину Сергеевичу письмо Давыдова и с трепетом ждала ответа. Прочтя письмо, Станиславский передал его Немировичу, а мне сказал: «Владимир Николаевич очень хорошо о вас пишет как о своей ученице и находит, что в нашем театре вы сможете развить свое дарование и быть нужной актрисой нашего театра. Мы можем принять вас в школу ученицей или во вспомогательный состав, на 25 рублей в месяц, не так ли, Владимир Иванович?» Немирович, читая письмо, молча утвердительно кивнул головой.
Я была убита этими словами, потому что воображала, что, окончив императорские драматические курсы в Петербурге, да еще по классу Давыдова, имея его оценку, меня с радостью примут на первые роли, а мне предлагают опять учиться или опять выхода, как в Александрийском театре, и опять нищенское существование на 25 рублей, – все это промелькнуло у меня в голове, и я отказалась принять эти условия, мотивируя свой отказ тем, что не могу больше брать у матери ни копейки, а жить в чужом городе, не имея ни знакомых, ни родных, на 25 рублей невозможно.
Сколько раз потом, уже актрисой, мучаясь над какой-нибудь ролью, не умея работать, я проклинала себя, что отказалась учиться у таких великих учителей, как К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко. Ведь я сама себя лишила настоящего фундамента, настоящей актерской культуры!
[4]
Вернувшись в Петербург, я рассказала Владимиру Николаевичу о моей грустной поездке в Москву, о своем отказе работать в Художественном театре. «Жаль, очень жаль, – сказал он, – Художественный театр как раз для вас».
После великопостного перерыва возобновились спектакли в Александрийском театре. Вернулась из Италии Вера Федоровна, и ей я поведала о своей злополучной поездке в Москву. «Ну не грустите, все будет хорошо», – утешала меня Вера Федоровна. Через несколько дней я получила от нее письмо с просьбой зайти к ней по делу. В назначенный день и час я помчалась к Вере Федоровне. Она вышла ко мне в гостиную сияющая, довольная: «Большая удача, Полинька, я вас сосватала». – «Как сосватали?» – удивилась я. Вера Федоровна засмеялась: «Да, „сосватала“! Слушайте, у меня сейчас сидит антрепренер К. Н. Незлобин, и я ему рекомендовала вас в качестве актрисы. Он арендует театр в Нижнем Новгороде. Он порядочный человек, я у него служила в Вильно. Театр у него хороший, серьезный, но он прижимистый, просите 250 рублей в месяц, не меньше. Поговорите с ним, он сейчас выйдет к вам. А я спешу». Она спешила в театр, а я сидела в ее гостиной и, волнуясь, ждала антрепренера для делового разговора.
