Вошел Незлобин. Вера Федоровна познакомила нас и уехала. Незлобин рассказал мне о своем театре, о том, что он стремится привлекать в свой театр молодежь для большой и серьезной работы, что Вера Федоровна горячо меня рекомендовала и поэтому он предлагает мне вступить в его труппу на первые роли драматических инженю. Предложение Незлобина было очень заманчиво, но в первую минуту я испугалась ответственности и робко сказала: «Но у меня нет репертуара. Я очень боюсь, смогу ли я нести амплуа первых инженю». Он успокоил меня, объяснив, что у него в труппе будет еще одна актриса, более опытная, на то же амплуа. Потом заговорили о материальной стороне, и он предложил мне 125 рублей в месяц при годовой службе с отпуском в полтора месяца. Я упорно стояла на цифре 250 рублей, как советовала мне Вера Федоровна.
Он засмеялся: «Но я вам эту цифру и предлагаю; в других театрах сезон б месяцев, а у меня 12, то же самое и выходит. Вы, очевидно, ничего не понимаете, оттого и настаиваете. Вот что, поезжайте сейчас в театр к Вере Федоровне, посоветуйтесь с ней и через нее дадите мне ответ. Я завтра уезжаю». Так я и сделала. Поехала в театр, рассказала Комиссаржевской наш разговор. Она велела соглашаться на эти условия и взялась передать Незлобину мое согласие.
Владимир Николаевич очень одобрил мое решение вступить в труппу Незлобина, о котором он много слышал хорошего. Владимир Николаевич ласково простился со мной, благословил и дал свою фотографию с надписью: «Моей любимой ученице Вульфочке на память о моих словах, что если будет свято беречь свой талант, то будет яркой звездочкой на театральном небосклоне».
Итак, я актриса Нижегородского городского театра. 15 июля 1901 года я должна приехать на работу в Нижний.
Сейчас я прерву рассказ о себе, потому что хочу отдать должное своему любимому и незабвенному учителю, заветы которого я пронесла через всю свою сорокалетнюю жизнь актрисы.
Каждый, кому посчастливилось быть учеником В. Н. Давыдова, не может не чувствовать гордости за этого чудесного человека и не испытывать естественного желания воскресить в своей памяти образ великого актера.
Глава VI
Владимир Николаевич Давыдов
Оценивая теперь педагогическую деятельность В. Н. Давыдова на курсах, неминуемо приходишь к заключению, что никакой научной теории он не знал и не пытался преподавать ее нам. Громадный, богатейший сценический опыт указывал ему пути в его педагогической работе. Он был не столько педагог, сколько воспитатель. В чем же заключалось его воспитание? Он прививал нам горячую любовь к избранному делу, осторожно, любовно оберегал от нездоровых увлечений, особенно декаданса, зарождавшегося тогда в искусстве. Шутливо, но без злой иронии, помню, высмеивал одну ученицу курсов, показывая, как она двигается, как говорит неестественным тоном. «Словечка в простоте не скажет», – говорил он. Не поучениями, не речами, а каким-то незаметным образом воспитывал в нас Владимир Николаевич скромность, честное отношение к труду; он рождал в нас взыскательность к себе, отвращение к саморекламе, суетности, любовно растил в нас серьезное, вдумчивое отношение к искусству.
Его авторитет был для нас непоколебим. Обаяние его творчества, его влияние на учеников были безграничными и не ослабевали в течение всей жизни.
Артистические судьбы учеников Давыдова складывались различно, но все отличались теми качествами, которые развил и воспитал Давыдов: непоколебимой верой в жизненную правду, в художественный реализм, который он утверждал на сцене каждой своей ролью.
Благотворное влияние Давыдова на учеников не ограничивалось учебными часами, оно продолжалось и со сцены Александрийского театра, куда ученики курсов допускались как зрители. Мы впитывали каждое слово, сказанное на сцене Владимиром Николаевичем, каждое движение, каждый взгляд.
Восприятие образов, созданных Давыдовым, было настолько сильно, что они сохраняются в памяти, не тронутые забвением, во всей своей яркости на протяжении всей жизни.
Я хочу рассказать о виденных мною творениях Владимира Николаевича, чтобы запечатлеть их для потомства и вновь пережить ту великую радость, которую они мне давали в юные годы.
Впервые я увидела В. Н. Давыдова в роли Сорина в «Чайке» Чехова, когда еще была гимназисткой. Это был тот знаменитый спектакль, что шел в юбилей Левкеевой. Я была тогда потрясена игрой В. Ф. Комиссаржевской в роли Нины Заречной и В. Н. Давыдова в роли Сорина. Мягкими, нежными, пастельными красками рисовал Сорина Давыдов. Физически умирающий Сорин Давыдова сохранил почти юношескую нежность и свежесть чувств.
В 1900 году мне, ученице драматических курсов, выпало большое счастье играть с В. Н. Давыдовым Софью в «Горе от ума» в одной из его летних поездок. Пьеса шла в традиционной, банальной постановке Александрийского театра. Хотя среди участвующих были такие крупные актеры, как Домашева, игравшая Лизу, и Тинский – Чацкого, весь интерес спектакля покоился на Давыдове, на его исключительном мастерстве в роли Фамусова.
Фамусов Давыдова прежде всего живой человек со всеми присущими ему и его эпохе человеческими и сословными пороками. Себя, свое отношение к образу Давыдов как бы прятал, ничего нарочито не подчеркивал.
В его исполнении Фамусов не только барин, дворянин, но и раболепный чиновник. Благоговейно, подобострастно, со всей льстивостью царедворца он преклоняется перед великими мира сего.
С первого появления Давыдова, когда он кошачьими шагами подкрадывается к Лизе, берет ее за ухо, а потом сажает к себе на колени, мы видим не столько сластолюбца, сколько «баловника»-барина.
В сцене с Софьей в 1-м действии Давыдов обнаруживал в Фамусове некоторую отцовскую слабость в характере. Встревоженный поведением дочери, застав ее в неурочный час наедине с Молчалиным, он ограничивается воркотней, наставлениями. Софья прекрасно учитывает, что «гнев» отца, выражающийся в нотациях, не страшен; она ловко отвлекает его рассказом о сне. Фамусов чувствует, что под выдумкой кроется что-то подозрительное, но не хочет себя беспокоить, разбираться в этом и, благодушно прощаясь с Софьей, уходит.
Его первая встреча с Чацким вся полна отцовской тревоги, стремлением оградить дочь от нежелательного претендента на ее руку.
Приход Чацкого во 2-м действии нарушает спокойное безделье Фамусова. Расспросы Чацкого о Софье опять вызывают тревогу, и на откровенный вопрос Чацкого: «Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?» – Давыдов раздраженно, ворчливо говорил: «Сказал бы я во-первых: не блажи…», – и в этом слышался категорический отказ. На слова Чацкого: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», – он сердито говорил: «Вот то-то, все вы гордецы!». Весь дальнейший монолог Давыдов произносил, смакуя, восхваляя уменье жить Максима Петровича. Описывая его богатство, он с гордостью, как о великом подвиге, достойном подражания, рассказывал о том, как Максим Петрович нарочно падал, чтобы вызвать высочайшую улыбку. «Вы, нынешние – нутка!» – кончает свою речь Фамусов – Давыдов с хвастливым торжеством и откидывается на спинку кресла с видом победителя. В этом монологе Давыдов показывал, как на ладони, весь подлый век с его чванством, преклонением перед богатством, раболепством – всю гнусность, которую возводили в закон, в правила жизни.
