Вспоминается мне в те далекие годы ее Агафья Тихоновна в «Женитьбе» Гоголя. Это – своеобразное творение Савиной.
Тетка Агафьи Тихоновны выводит ее показывать женихам. Как сейчас вижу ее перепуганное лицо, в поднятые до ушей плечи она вбирает голову, чтобы спрятаться от глаз женихов. Нельзя забыть этот взгляд исподлобья, тупой, дикий, животный. Сделав круг по сцене, показывая Агафью Тихоновну во всей красе женихам, тетка уходит.
Агафья Тихоновна остается одна с женихами. Савина стоит как приговоренная, вся сжимается, молчит, потом страшным напряжением воли старается выдавить из себя слово. Она бормочет: «Ничего-с, ничего… Я не того-с…» – и все ниже и ниже опускается и почти садится на пол, а потом с каким-то стоном, даже воплем, выталкивает из себя: «Пошли вон!» и, шумя юбками, опрометью бежит из комнаты.
Вся беспросветная темнота, дикость жизни купеческих дочерей была показана Савиной в этой роли.
Помню юбилейный спектакль – двадцатипятилетие службы Марии Гавриловны в Александрийском театре.
Праздновали не в Александрийском, а в Мариинском оперном. Было грандиозное торжество. Мы, ученики театрального училища, принимали участие в праздновании юбилея, и, кроме того, нам предоставили ложу, откуда мы смотрели спектакль. Мария Гавриловна Савина играла отрывки из своих прежних ролей, и между прочим сцену Марии Антоновны с Хлестаковым в «Ревизоре». Она была тогда уже пожилой женщиной, давно отошедшей от ролей инженю, но что это было за совершенное творение, какое величайшее, непревзойденное мастерство! Особенно запомнился момент, когда она застает Хлестакова у ног матери. Еще до появления на сцене, где-то далеко, слышится ее голос, ее щебетанье. Она вбегает, что-то быстро, взволнованно болтая, останавливается, как вкопанная, и: «Ах, какой пассаж!» Нельзя передать того впечатления, которое испытывал зритель, смотря Марию Гавриловну в этой сцене.
Это было истинное, чистое наслаждение ее высоким искусством.
Про Марию Гавриловну говорили часто так: «Савина великая мастерица на пустяки». Действительно, из маленьких пустячных пьесок она создавала шедевры: «Благотворительница» Н. Персианиновой, «Пациентка» А. Федорова и др. Но не только роли комические, характерные были ее стихией; она потрясала зрителей и в драматических ролях, создавая образы большой значимости и захватывая и покоряя публику.
Такое незабываемое впечатление производила она в «Последней жертве» А. Островского, играя Юлию. Особенно в сцене, когда Юлия находит пригласительный билет на свадьбу Дульчина с Ириной. Юлия долго рассматривает билет, не в силах осознать случившееся, потом слышен сдавленный звук, похожий на приглушенный крик. Произнести слова она не в состоянии и делает рукой движение, точно хочет за что-то ухватиться, и наконец, издавая стоны отчаяния и нечленораздельные звуки, она с трудом зовет Михеевну. Еще не вполне овладев речью, Савина задает вопросы отрывисто, не договаривая слов. После появления Флора Федулыча она все сильнее, все взволнованнее ведет сцену и кончает ее истерическим плачем. Все передано реально, ничего театрального, страдания ее подлинны и полны жизненной правды.
Вот еще одно из великих созданий Марии Гавриловны – образ Анны Демуриной в пьесе Немировича-Данченко «Цена жизни». Неудовлетворенность бесцельной, бездеятельной жизнью некоторой части общества конца XIX столетия нередко приводила слабых духом интеллигентных людей в самоубийству.
Анна Демурина ищет смысла жизни и, не находя его в окружающей среде и в семье своего мужа-промышленника, изнемогает от тоски, от никчемности своего существования и решается на самоубийство. Ее единомышленник, техник на заводе ее мужа – Морской, человек с опустошенной душой, первый кончает с собой.
В доме Демуриных известие о самоубийстве Морского взволновало всех, начиная от горничной Саши и матери Демурина. Выходит Анна – Савина, мрачная, внешне спокойная, подходит к окну, откуда виден дом, где случилось несчастье. На любопытные вопросы домашних отвечает односложно – она чужая здесь, далекая, она уже по ту сторону жизни. Было страшно смотреть на Савину – Анну и в то же время нельзя было оторваться от ее каменного лица, от ее грустных, каких-то потусторонних глаз. Всю большую сцену 1-го действия она молчит, но какое это выразительное, «говорящее» молчание. Все движения Савиной до предела скупы: медленный поворот головы, пожатие плечами, полуулыбка, суровый, уничтожающий любопытных взгляд и опять молчание, которое говорит больше, чем слова.
Савина умела выразительно молчать. Из жуткой окаменелости, в которой Мария Гавриловна Савина ведет эту сцену, выводят ее слова Саши о кончине Морского: «А доктор говорит, что много ежели полчаса назад помер». Легкий, еле слышный стон, как вздох, Савиной доносится до зрителя. Она закрывает лицо руками, как бы защищаясь от удара.
Потом бессильные руки непроизвольно падают, на лице ужас, обреченность: «Ну, вот и кончено»; в подтексте у Савиной: «Теперь моя очередь, страшно…» И сейчас же, желая вернуть себе мужество, тихо, почти шепотом, говорит: «Ну, ничего».
Во 2-м действии, когда Саша докладывает о приезде брата умершего, у Савиной – Анны вырывается легкий, невольный крик ужаса, затем быстрое, рывком, движение к двери, но, остановленная в дверях голосом мужа, она замирает на месте. Постепенно Анна побеждает страх и к приходу Морского вполне овладевает собой.
Замкнутая в себе, Савина – Анна сначала спокойно, а дальше с некоторой едва заметной враждебностью выслушивает просьбу Морского вернуть ему письмо покойного брата. Наконец она не выдерживает и вступает в разговор. Высокомерно, даже несколько презрительно она говорит о людском бездушии, невнимании к человеку. В этой сцене с Морским Савина нашла ей одной свойственный и очень сильный прием: ни горячности, ни рассудочности, все чувства спрятаны глубоко, на поверхности ледяной холод, от которого делается жутко.
Кульминация роли Анны – 3-е действие. Ночное объяснение с мужем. Допрос об ее отношениях с покойным Морским и ее безмолвный ответ. Готовая принять удар, Савина неподвижно стоит с низко опущенной головой, во всей фигуре покорность неотвратимому, неизбежному. Но после безмолвного признания Савина – Анна слушает грубые, оскорбительные обвинения, не отрываясь, пристально всматриваясь в мужа, как будто видит его впервые.
Меркантильный, купеческий подход мужа вернул ей самообладание, и она парирует его слова даже с некоторым цинизмом.
В пылу бурного объяснения у Савиной – Анны вырывается как вопль: «Да ведь тут-то у меня, в груди пустота останется все та же. От того, что вы обеспечите меня и мою родню, и от того, что я уйду от вас, жизнь не станет мне милее». Весь монолог Савина говорит страстно, убежденно, обнажая всю опустошенность души Анны. Ни пафоса, ни крика, ни рыданий, но какая сила выразительности, сколько жизненной правды!
Сцена заканчивается чтением письма Морского. Савина ведет его с возрастающей силой. Комментируя, расшифровывая письмо, она горячо, исступленно говорит об уродствах жизни, о социальной несправедливости, которые доводят до гибели людей, не знающих другого исхода, других путей, кроме самоубийства. Потрясающе по силе и глубине переживаний ведет Мария Гавриловна финал этого действия. В изнеможении истомленная Савина падает в кресло, сдерживая и подавляя рыдания.
