Гастроли Савиной подходили к концу. Она была не только гастролершей, она была почти хозяйкой в антрепризе А. И. Долинова. Не знаю, была ли она фактической хозяйкой – соантрепренершей, но распоряжалась она всем и всеми. Так, не угодил ей чем-то режиссер Главацкий, и она приказала его убрать. Ему заплатили неустойку, и он уехал в Петербург, в театр Суворина, где много лет потом работал. Не понравилась Марии Гавриловне героиня наша, и ее тоже «ушли» из театра.
На одном из последних спектаклей Савина подарила Долинову брелок в виде копеечки с бриллиантиком. Долинов острил: «В копеечку мне вошли гастроли».
Савина – необычайно умная, властная, активная – была полна противоречий: много, охотно и искренне она помогала попавшим в беду, но и немало на ее совести было жертв ее гнева, себялюбия или просто антипатии.
Савина уехала. Сборы, и без того слабые, совсем упали. Долинов решил перевезти всю труппу в Саратов, в театр Очкина. Только отчаяние, безнадежность или желание избавиться от нас натолкнули Долинова на мысль сослать нас «в глушь, в Саратов»… «горе горевать».
Сам он, конечно, не поехал, а послал администратора. Здание театра Очкина на отлете, непопулярный, не любимый публикой театр. В труппе ни одного «имени», тогда как в центре города, в городском театре блистательная опера и драма «с именами». Там всегда переполненные сборы; у нас – пустота.
Пытаясь спасти положение труппы «сосланных» в Саратов драматических актеров, Долинов привлек на амплуа героини Бэлу Горскую, ту самую, которой так восхищался В. Н. Давыдов, когда приводил ее к нам на занятия 2-го курса и она читала нам монолог Джульетты. С тех пор прошло несколько лет, Бэла Горская, находясь в труппе Александрийского театра, не сыграла ни одной роли. В Саратове для нее поставили, по требованию Долинова, «Ромео и Джульетту». Но и это не спасло бедственного положения нашего театра. Мы играли чуть не каждый день новую пьесу. Заработанные деньги сначала выдавали по копейкам, а потом и совсем прекратили. В труппе поднялся глухой ропот, а потом начали поговаривать о прекращении спектаклей. Надвигались крах и безработица.
Как-то в свободный от спектакля вечер я сидела дома, в грустных думах о судьбе провинциального актера. Был февраль, зима стояла лютая, метель, пурга… Вдруг открывается дверь, и ко мне входят, занесенные снегом, два первых актера нашей труппы. Отогревшись, они сообщили мне о причине своего вторжения: «Мы решили прекратить спектакли и выбраться из Саратова…» – «Куда? – спросила я. – Среди сезона?» – «Мы найдем службу в другом театре, просуществуем как-нибудь, а здесь все равно не платят». Я молчала. «Вы не согласны, не присоединяетесь к нашему решению?» – «Нет, не присоединяюсь и не соглашаюсь. Мы, первые актеры, или найдем работу и среди сезона, хотя это сомнительно, или сможем просуществовать, как я, например, на аванс от СИ. Крылова, с которым я заключила договор на будущий сезон, а что должны делать остальные наши товарищи – по шпалам, в метель?»
Мы начали обсуждать этот вопрос и искать выход из создавшегося положения. Решили послать угрожающую телеграмму Долинову с требованием немедленно уплатить долг всем низкооплачиваемым. Не очень нам верилось в успех телеграммы, но я узнала со слов одной нашей актрисы (которая всегда знала все, что делает и даже о чем думает дирекция), что у Долинова есть деньги. От той же актрисы мы вскоре узнали, что на весенний сезон 1905 года Долинов соединился с Багровым, солидным антрепренером, и снял городской оперный театр в Одессе и что всю нашу труппу к весне перевезут обратно в Одессу. Это всех успокоило на некоторое время, тем более что младшую братию, по нашему требованию, Долинов удовлетворил полным рублем, нам же, ведущим актерам, продолжали платить по грошам, и в конце концов по приезде в Одессу на весенний сезон нам вручили векселя вместо зарплаты, которую нам задолжала дирекция за зимний сезон в Саратове.
В Одессе, как и в Саратове, кроме работы в театре, мне часто приходилось выступать в концертах, особенно в студенческих разных землячеств. Студенчество было настроено революционно, вечера у них проходили под большим контролем полиции; программы концертов, особенно декламация, строго цензуровались и часто вычеркивались самые невинные стихотворения.
Поэтому приходилось хитрить, чтобы иметь возможность читать на концертах именно то, что находило отклик в сердцах молодежи, – на бис (что не могло быть предугадано цензурой) я читала стихи Некрасова:
Душно! без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!
Грянь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу вселенского горя
Всю расплещи!..
Эти строки поэта неизменно вызывали бурную овацию зрительного зала.
Когда начался весенний сезон 1905 года в Одессе, А. И. Долинов поехал в Москву по своим делам и привез мне предложение от Ф. А. Корша работать в его театре в Москве будущий зимний сезон. А. И. Долинов начал меня усиленно уговаривать согласиться на это предложение. На мои слова, что я подписала договор к С. И. Крылову на сезон 1905/06 года в Ростов-на-Дону, он ответил, что Корш уплатит Крылову неустойку в 3 тысячи рублей. Он тут же составил телеграмму и отправил Коршу. Я отдалась в руки судьбы. Корш уплатил Крылову неустойку и согласился на все условия, продиктованные за меня Долиновым.
Глава X
Сезон 1905/06 года в театре Ф. А. Корша. Режиссер H. H. Синельников. Ф. А. Корш – антрепренер. Мой первый выход в театре Корша. Корш и его театр в дни революции. Встреча с В. И. Качаловым
В конце августа 1905 года я приехала в Москву и в тот же день попала на репетицию «Сказки» А. Шницлера, которую ставили для моего «первого выхода».
Холодно и неуютно было мне в театре Ф. А. Корша. Я чувствовала себя чужой, одинокой, провинциальной. Труппа состояла из ряда выдающихся актеров: М. М. Блюменталь-Тамарина, изящная, тончайшая мастерица P. A. Карелина-Раич, А. И. Чарин, В. А. Бороздин, Б. С. Борисов, молодые талантливые актеры М. М. Климов, Н. М. Радин, И. Р. Пельтцер, старик Н. В. Светлов и многие другие.
Мария Михайловна Блюменталь-Тамарина – какой это был чудесный человек! Она одна скрашивала мою одинокую жизнь в театре, окружая вниманием и теплом. А какая замечательная актриса была Мария Михайловна! Я не знаю ни одной актрисы, которая владела бы таким тонким юмором. В комических ролях никакого нажима, никаких фортелей. Все достигалось предельно скупыми средствами. Громадная правда каждого движения, каждой интонации. Но не только в комических ролях Мария Михайловна пленяла публику, – в ролях так называемых богобоязненных старушек, добрых, тихих, она была неповторима. Ласковость, благостность исходили от всей фигуры Марии Михайловны в такой роли, например, как Ванюшина. Обаятельный, доброжелательный, остроумный, веселый человек была Мария Михайловна. Когда раздавался неудержимый взрыв смеха среди актеров, собравшихся где-нибудь в уголке кулис, все знали, что Мария Михайловна рассказывает что-нибудь смешное.
Режиссером, художественным руководителем и негласным пайщиком театра Корша являлся H. H. Синельников. Мне кажется, что холод, который меня мертвил в театре Корша, исходил от Синельникова. Я всегда чувствовала, и тогда, в театре Корша, и потом, когда я служила в антрепризе Синельникова в Харькове, Екатеринодаре, что Николай Николаевич не любит и немного презирает актера. Это ощущение парализовало, не давало выявляться творческой актерской воле, творческим возможностям.
