Во 2-м действии Андрей приезжает к Карминым делать предложение Елене. Надо было видеть крупную, неуклюжую фигуру Собольщикова-Самарина, робеющего перед хрупкой, изнеженной Еленой. С застенчивой улыбкой, не зная, как приступить к разговору, он нелепо перекладывает букет из одной руки в другую, от волнения не замечает этого, не замечает и насмешливого взгляда Елены, молча, восторженно глядит на нее и мнет в руках букет. Эта замечательная мимическая игра на паузе не была трюком. Собольщиков-Самарин делал это трогательно и органично. На вопрос Елены: «Ну, а с вами что такое случилось?..», Андрей – Собольщиков совсем теряется, он испуган.
Наступает страшный, роковой момент – объяснение в любви. Он не знает, с чего начать, и искренне признается: «…все мысли перепутаны и точно в тумане!» – «А можно спросить о причине? „Так вдруг“…» – насмешливо спрашивает Елена. Страстное чувство неожиданно вырывается, находит слова, полные поэтического смысла: «Пущай же цветы вам это скажут». Эти слова Собольщиков-Самарин произносил так неожиданно для себя, так взволнованно-вдохновенно, что они не казались пошлыми, тривиальными. Ответ Елены: «Цветы? они молчат… только хорошо пахнут… свежие!..» – вызывал у Собольщикова-Самарина тяжелый вздох – поэтическая форма, в которую он облек свои чувства, не понята Еленой, – вот что говорил этот вздох; приходится переходить на более понятный, на такой трудный для Андрея язык – официального предложения «руки и сердца».
Запинаясь, неуклюже, делает он это предложение. Безудержный смех отрезвляет на время Андрея. Собольщиков-Самарин менялся в лице – чувство собственного достоинства вернулось на миг: гордость, обида, протест были в его глазах. От Елены не ускользает перемена в Андрее, и она удерживает смех: «Простите, я совсем о другом…» Вопреки ремарке автора, Собольщиков-Самарин не со вздохом, а серьезно, почти строго, говорил: «Да-с, я так и понимаю, что это не ко мне, потому смеяться теперь надо мною… грех!.. Уже это надо совсем никакой души не иметь!..»
Небольшой монолог в конце действия, когда Андрей возвращается за решительным ответом к Елене, Собольщиков-Самарин проводил виртуозно: малейшее движение взволнованного лица, затаенный вздох – ничего не ускользало от внимания зрителя, который переживал вместе с Андрюшей – Собольщиковым и безумный страх, и тлеющую надежду на счастье. Услышав от Елены: «Я согласна», – Собольщиков бросался то к Нине Александровне, то к Елене. Шумно, буйно выражал он счастье, охватившее Андрюшу. Блаженное безумие не покидало его до конца действия. Увидев входящего Агишина, он бросался к нему, готовый обнять весь мир. Наивным, детски доверчивым, полным веры во все прекрасное – таким рисует Собольщиков-Самарин в этом действии своего Андрюшу.
В 3-м действии – вечер у Карминых. Андрей – жених. Неловко, лишним чувствует себя Андрей в чужой атмосфере. Его простой русской душе хочется другого: «Эх, вся эта канитель, – и к чему! Тоска здесь смертная… Взять бы в саночки, да в Стрельну на своих серых!.. Эх, мороз-морозец, аленькие щечки!..» Неизжитая сила, жажда не искусственного, а настоящего, разгульного веселья слышались в голосе Андрея – Собольщикова-Самарина.
Момент, когда Андрей застает Агишина, целующего руки Елены, и когда он замечает взволнованность Елены, Собольщиков-Самарин играл потрясающе. Точно бездна раскрылась перед ним, он не в силах осознать случившееся, он предпочитает не верить себе. Несколько мгновений Собольщиков-Самарин стоял молча, недоуменно смотря перед собой, как бы прислушиваясь к внутренней борьбе, потом тихо произносил, уверяя себя: «Мне почудилось, мне почудилось!.. Нет, я видел здесь, здесь…» И стараясь убедить себя: «…или в самом деле почудилось…» На заигрывание Елены: «Что за грозная туча на челе вашем?», он еще полон подозрения, но уже готов сдаться: «Так, мне что-то почудилось или померещилось!»
Смех и уверения Елены заставляют его признать свою ошибку и несправедливое обвинение, но в его несколько холодном: «Коли так-с, извините!» слышится и сомнение, и желание поверить словам Елены. Мимолетная ласка Елены возвращает ему покой и веру. Его собственная душевная чистота не допускает фальши, притворства, лжи.
Медленно расплывается широкая улыбка на лице Собольщикова-Самарина, с радостным облегчением говорит он: «Вот все и свалилось! Вы все можете – и погубить и осчастливить человека!»
Кульминация роли – 4-е действие. Восторженно, на вид счастливый муж Андрей – Собольщиков вносит на руках Елену. На мгновение зритель приятно обманут, видя его радостное лицо, но дальнейшая сцена разрушает это ощущение. Холодность, отчужденность Елены вызывают раздражение в Андрее: «Что же это, насмешка-с? Нет-с, уж лучше не дразните меня и не играйте со мною… Другой раз заиграете, так, пожалуй, и не отыграетесь от меня», – угрожающе звучали эти слова у Собольщикова-Самарина. Он властно требует объяснения. Все сильнее, все горячее ведет эту сцену Собольщиков-Самарин. Долго сдерживаемая страсть прорывается. Оскорбленный незаслуженным презрением Елены, он кричит: «…я вам душу, душу отдал-с… Понимаете ли, душу отдал…» На вопрос Елены: «К чему этот разговор?» – он после небольшой паузы, как бы обдумывая, умеряя свой гнев, говорит: «А вот к чему-с…»
Весь дальнейший монолог Собольщиков-Самарин говорил взволнованно, но решительно и твердо: «…довольно дурака-то корчить! Я теперь займусь своим купеческим делом, а вы живите, как знаете, я вам мешать не буду. Уж на вашу половину я проситься больше не стану, а если вы, паче чаяния, почувствуете ко мне расположение, так милости просим ко мне, на мою-с».
В сцене с отцом Андрей Собольщикова-Самарина появляется перед зрителем в новом свете. Когда отец говорит Андрею о неминуемом разорении, он весь преображается. Слова Гаврилы Пантелеича: «До того дошло, что хоть прикончить фабрику-то…» – отрезвляют Андрея, в нем просыпается купец, делец: «Нет, как можно-с, дело миллионное! Для вас все суета, а я – человек молодой, я жить хочу». Здесь Собольщиков-Самарин вскрывал социальную сущность Андрея Белугина. Собольщиков-Самарин в подтексте говорит: «Да, мой Андрюша нежный, благородный человек, но он прежде всего купец, знающий цену деньгам, умеющий их нажить; он не допустит разорения, не позволит даже отцу разорить себя, так как по-купечески верит в могущество и власть денег».
Учтя настроение Андрея, отец подкрепляет его сердечным тоном. Растроганный Андрей говорит: «Вы меня за самое сердце задели, а я – русский человек: так в таком разе могу все, что для меня дорогого, сейчас пополам да надвое». Это душевное свойство, готовность на всякие жертвы в нужный момент с большой яркостью доносил Собольщиков-Самарин. Оставшись один, после ухода отца, Андрей размышляет, взвешивает все обстоятельства и приходит к твердому, непоколебимому решению: «Барином мне не быть, так хоть купцом-то остаться порядочным». Прилив энергии, непреклонная воля чувствовались во всех движениях в голосе Собольщикова-Самарина, и публика верила, что такой человек не отступит от принятого решения.
Наступает последнее, решительное объяснение с Еленой. После ухода Агишина, увидя рыдающую жену, Собольщиков тихо подходил к ней, говорил внешне спокойно, твердо, даже деловито: «Вы плачете, может быть, оттого, что себе стеснение чувствуете, так я вам свободу дам-с! Да и мне она нужна». Андрей Собольщикова-Самарина не упрекает Елену и не стремится вызвать в ней жалость к себе, хотя слова монолога дают к тому повод, и всякий другой актер, менее чуткий и с меньшим вкусом, не удержался бы от этого. Весь монолог в его исполнении пронизан деликатностью, благородством, глубокой человечностью. Только в конце вспышка дикой ревности, клокочущий гнев вырываются наружу. «Я убью вас, его… Я дом зажгу и сам в огонь брошусь!..» – с каким-то отчаянием выкрикивал Собольщиков-Самарин. Потом, несколько опомнившись, тише, почти устало, но не требуя, не прося сочувствия: «…Ради бога, пожалейте вы меня и себя…» И потом твердо, приказывая: «Собирайтесь – и бог с вами! Прощайте!»
