В финальном действии Андрюша Собольщикова неузнаваем: куда девалась застенчивость, покорность – перед нами сильный, волевой мужчина, несколько грубоватый, уверенный в себе. Это не только тактический прием, «форс», который он напускал на себя, чтобы завоевать, покорить Елену, а и деловитость, свойственная его купеческой натуре. Расчет оказался безошибочным. Уверенно, повелительно говорит Андрей – Собольщиков с Еленой. В течение всего действия он как бы проверяет ее и с радостью замечает, что его метод укрощения строптивой, избалованной женщины действует.
Но мне всегда казалось особенно ценным в исполнении Собольщикова-Самарина в последнем действии то, что он вскрывал и доносил до зрителя «подводное течение» по Станиславскому: под напускной холодностью, равнодушием и даже грубостью – страстная жажда охранить, уберечь Елену от растлевающего влияния Агишина, вырвать ее из разлагающей обстановки. Он понимал, верил, что в исковерканной воспитанием и средой Елене таятся хорошие задатки, которые нужно вызвать к жизни. Он сделал проверку и оказался прав.
Истинная сущность Андрея – волевая, дельная натура, и эти свойства обнаруживает Собольщиков-Самарин в последнем действии особенно ярко. Интересную деталь вносил Собольщиков-Самарин в финале пьесы: для радостного, восторженного чувства, охватившего Андрея, когда он добился своего – признания и любви Елены, Собольщиков-Самарин находил новые выразительные средства. Пройдя все испытания, любовь Андрея окрепла. Безудержная радость зарождающейся любви к Елене, бурно, через край рвущаяся в начале пьесы, когда он получает согласие Елены быть его женой, теперь вошла в берега. Уверенно, с сознанием своего права, завоеванного любовью, ведет Собольщиков финальную, полную трогательности сцену: «Уж извините-с, с женой заигрался. Плачет, на фабрику со мной просится». Собольщиков легонько подталкивал локтем Елену, лукаво подмигивая, говорил: «Так, что ли, говори!»
Грубоватая ласка, широкая счастливая улыбка Собольщикова-Самарина и каждое «так, что ли?» вызывали бурю аплодисментов на спектаклях.
Богатство выразительных средств, тактичное, умелое использование их отличали исполнение Собольщиковым-Самариным роли Андрея Белугина. Мне удалось видеть в роли Андрея Белугина знаменитого Мамонта Дальского. Он играл «гастрольно», мастерски, сильно, темпераментно, но Андрюши с его чистой душой я не увидела. Животной силой веяло от образа, и Андрей Дальского покорил Елену не душевной красотой, а смелой хваткой, мужской силой.
Аналогичную роль во французской комедии «Самсон» А. Бернштейна, где я опять была его партнершей, Собольщиков-Самарин играл с не меньшим мастерством. Сильный, мужественный человек из народа, борющийся и добивающийся любви своей жены-аристократки и в конце концов покоряющий ее своими прекраснейшими человеческими качествами, своей полноценностью и верой в жизнь.
Особенно запомнился мне образ Несчастливцева в «Лесе» А. Островского в исполнении Собольщикова-Самарина. Я видела много провинциальных Несчастливцевых, они почти все делали слишком сильный упор на то, что Несчастливцев – актер-трагик. Ставя клеймо профессии, подчеркивали богемность, выспренность выражений самых простых, человеческих чувств, отчего образ терял в своем благородстве и искренности.
У Собольщикова-Самарина акценты были расставлены иначе: благородство и чистота побуждений – вот те качества, которые доносил Собольщиков в Несчастливцеве. Он мягко, слегка касался профессиональной, привычной для актера Несчастливцева внешней выразительности, перенесенной «трагиком» со сцены в жизнь. Николай Иванович не делал из Несчастливцева героической фигуры – весь образ был пропитан юмором, этим великим даром, присущим творчеству Собольщикова-Самарина.
Еще один ценный нюанс был в его исполнении: он доносил до зрителя в этой роли всю бездомность, весь груз тяжелой, голодной актерской жизни времен Островского.
Необыкновенной теплотой, отцовской лаской пронизаны были у Собольщикова-Самарина сцены Несчастливцева с Аксюшей. Слова, обращенные к Аксюше после ее попытки к самоубийству: «Нет, нет, дитя мое! Как ни велико твое горе, а умирать тебе я не дам. Тебе надо жить, ты еще так молода! Тебя заело горе, надоела тебе молодая жизнь? Забудь это горе, брось эту жизнь! Начнем новую, сестра, для славы, для искусства». Эти слова у Собольщикова были насыщены глубоким волнением, страстным желанием удержать, спасти от гибели молодую жизнь.
Вдохновенно, сильно звучал у Собольщикова-Самарина монолог, в котором Несчастливцев зовет Аксюшу на сцену: «И там есть горе, дитя мое; но зато есть и радости, которых другие люди не знают. Зачем же даром изнашивать свою душу! Кто здесь откликнется на твое богатое чувство? Кто оценит эти перлы, эти бриллианты слез? Кто, кроме меня? А там… Здесь на твои рыдания, на твои стоны нет ответа; а там за одну слезу твою заплачет тысяча глаз…» Глубокое убеждение, страстную веру в призвание актера – потрясать зрителя вкладывал Собольщиков-Самарин в эти слова.
В 5-м действии, когда Буланов грубо говорит, обращаясь к Несчастливцеву: «Так не пора ли вам?» – Собольщиков-Самарин первые слова: «Аркадий, нас гонят», произносил тихо, – усталость слышалась в его голосе. Но тотчас же, оглянувшись на присутствующих, он продолжал с едкой иронией: «И в самом деле, брат Аркадий, зачем мы зашли, как мы попали в этот лес, в этот сыр-дремучий бор? Зачем мы, братец, спугнули сов и филинов? Что им мешать! Пусть их живут, как им хочется!» И дальше, в ответ на презрительное, брезгливое «комедианты» Гурмыжской, Собольщиков – Несчастливцев, защищая свае артистическое и человеческое достоинство, с сознанием своего нравственного превосходства, гневно говорит: «Комедианты? Нет, мы артисты, благородные артисты, а комедианты вы. Мы коли любим, так уж любим; коли не любим, так ссоримся или деремся; коли помогаем, так уж последним трудовым грошом. А вы? Всю свою жизнь толкуете о благе общества, о любви к человечеству. А что вы сделали? Кого накормили? Кого утешили? Вы тешите только самих себя, самих себя забавляете. Вы комедианты, шуты, а не мы…» и т. д.
Беспощадным обличителем является в этом монологе Несчастливцев – Собольщиков. Финал роли Собольщиков-Самарин разрешал в плане чистой, высокой комедии. Его Несчастливцев радостно и навсегда порывает связь со своим классом, с обществом сов и филинов, и уходит нищим из дремучего леса, но счастливым и свободным.
Собольщиков-Самарин был актер редкой убедительности, многогранности и колоссального диапазона: Иван Мироныч – Е. Чирикова, Отелло – В. Шекспира, Андрей Белугин – А. Островского и патриций Петроний – «Камо грядеши?» Г. Сенкевича (инсценировка Собольщикова).
В чем не имел Собольщиков-Самарин соперников – это в характерных ролях. Мастерски, неповторимо играл он некоторые характерные роли, например Ивана Мироныча в пьесе Е. Чирикова. Инспектор гимназии Иван Мироныч – махровый мещанин, весь ушедший в мелкую суетливую жизнь обывателя. Он не видит, что творится вокруг него, не замечает, как тоскует с ним его молодая жена, как дочь, подросток, изнемогает, не находит себе места в окружающей ее пошлости. Он весел, доволен собой, полон величия. Надо было видеть Собольщикова – Ивана Мироныча, как он с сознанием собственного достоинства, вышагивая, напевает: «В двенадцать часов по ночам…»; как он на жалобы матери о курице, переставшей нестись, озабоченно спрашивал: «И пестренькая не несется?» При этом он произносил не «пёстренькая», а «пестренькая», и деловито и важно, с чувством величайшей ответственности, торопливо уходил расследовать преступное нарушение обязанностей курицы. Публика покатывалась от смеха и награждала его аплодисментами. А в сцене занятий с маленьким сыном он из хозяина-мещанина превращался в педантичного учителя-чиновника. Сколько юмора было в его исполнении, какое разоблачение всей системы гимназического преподавания!
