В Харьковском театре сразу образовались группы. Около Петровского объединились его ученики и ученицы, которых он с собой привез и устроил в театре. Они жадными, послушными, собачьими глазами следили за ним, всюду сопровождали «мэтра» в ожидании подачки – роли. Другая группа состояла из пресмыкавшихся, расстилавшихся перед Синельниковым. Обособленно жили и два премьера. Они не принадлежали ни к какой группе. Все заботы их устремлены были на оспаривание друг у друга успеха у публики.
Соревновались премьеры труппы еще и в другой области. Из-за их оригинального «соревнования» приходилось не раз отменять или заменять воскресные утренники. После бурно проведенной ночи в ресторане один из премьеров чувствовал себя «больным» и играть не мог. Спектакль или отменялся, или заменялся «по болезни». На следующее воскресенье таким же образом «заболевал» другой премьер, и воскресный утренник опять отменялся или заменялся. Я всегда недоумевала, как в солидной антрепризе Синельникова могло иметь место подобное безобразное явление.
Несмотря на перебои, вызванные богемным поведением премьеров труппы, нарушавшие правильное течение работы, театральная машина была крепко завинчена, спектакли шли с аншлагами, публика была довольна, антреприза богатела, актеры гордились успехами, полными сборами, чувствовали себя героями.
Среди многих игранных в Харькове прежних ролей (Оль-Оль в «Днях нашей жизни», Соня в «Дяде Ване») я сыграла новую для меня роль Насти в пьесе М. Горького «На дне».
Я всегда думала, что «характерность» чужда мне. Играя моих инженю и героинь, я не чувствовала характерности образа, что лишний раз доказывало мое неуменье работать над ролью, неуменье найти правильный путь к созданию образа. К сожалению, я слишком поздно поняла, что нет ни одной роли вне характерности, как нельзя себе представить ни одного человека без всякого характера. Именно поэтому все мои инженю были на одно лицо – «вообще» веселенькие, «вообще» грустненькие.
Но вот в одном из сезонов в Ростове-на-Дону мне предложили сыграть в «Бесах» по Достоевскому роль Хромоножки. Сомневаясь в своих силах, я боялась браться за нее. Я отказывалась, но отказ мой не принял режиссер, и я решила попробовать себя в новой области.
На репетициях и особенно в спектакле, когда я загримировалась и вышла на сцену, я поняла, что характерность роли не только не мешает выявлению чувств, а помогает и сообщает роли почву, опору. Мне даже легче и приятнее стало доносить все мысли и чувства роли, чем тогда, когда я играла своих «голых», точно неодетых, героинь и инженю. Хромоножка была единственной характерно-драматической ролью до Насти в спектакле «На дне».
Играя в Харькове Настю, я утвердилась в мысли, что в моей актерской сущности есть элемент характерности и что в дальнейшей работе он мне очень пригодится. Все это в большой мере подтвердилось, когда я на закате моих актерских дней перешла на роли старух.
С интересом я работала над ролью Насти, тем более что мне приходилось многое в себе преодолевать. Помню, когда я вышла загримированная из своей уборной и встретила за кулисами одного из ведущих актеров театра, он остановился, как вкопанный. «Здорово вы себя изменили, – сказал он. – Только надо еще зубы замазать, ведь у нее сифилис». Я думала, что он шутит: «Фу, что вы говорите, какая гадость!» Но он не шутил и начал серьезно меня убеждать.
«Да зачем это? – сказала я. – У Насти душа поэтическая, она проститутка, она на дне, но мечтает она о красоте, о любви. Зачем же такой натуралистической подробностью убивать романтику, которой насыщена вся пьеса Горького?» Он пожал плечами и отошел. Мы говорили о разном и не поняли друг друга.
Андрей Павлович Петровский – режиссер спектакля одобрил и мой грим и вообще образ в моем исполнении. Его отзыв был ценным для меня и очень порадовал, так как роль Насти открыла мне новые горизонты в моей театральной работе.
За исключением нескольких приятных спектаклей, я чувствовала себя мало удовлетворенной работой и жизнью театра в Харькове. Те же холод и одиночество, что в театре Корша.
В конце сезона H. H. Синельников, отправляя меня с частью труппы в Киев на несколько спектаклей (у Синельникова были две труппы – в Харькове и Киеве, и труппы менялись), предложил мне остаться у него в Харькове на следующий зимний сезон. Хотя душная атмосфера синельниковского «дела» угнетала меня, я согласилась, так как лучшего театрального предприятия в провинции в те годы не было. Несколько изменены были условия службы Синельниковым: он отменил бенефисы актеров на следующий сезон. Это ущемляло нас материально, но когда Синельников мне сказал об этом, я приветствовала это полезное мероприятие, сознавая, что выбираемые актерами пьесы для своих бенефисов вносят большой сумбур и пестроту в репертуар, а уничтожив бенефисы, можно будет вести более строгую, серьезную репертуарную линию.
Каково же было мое изумление, когда при подписании договора я увидела параграф о номинальных бенефисах – они оставались в полной силе на благо антрепризе. Я не подписала договора и отправилась к Синельникову для выяснения этой нелепости. В несколько резкой форме я сказала ему, что не считаю справедливым и нужным бенефисные деньги, добытые моим именем, перекладывать из моего бедного актерского кармана в более богатый антрепренерский, и раз уничтожены бенефисы, которые нас, актеров, материально поддерживали, то тем более номинальные бенефисы не должны существовать. Синельников со мной согласился, просил меня успокоиться и без страха подписать договор.
Когда я явилась в контору для подписания договора, то увидела, что пункт о номинальном бенефисе не только не уничтожен, но подчеркнут красным карандашом. Я сказала, что договорилась с Николаем Николаевичем-старшим и он согласился вычеркнуть пункт о номинальном бенефисе. На это в конторе мне объявили, что Синельников-младший, главный администратор театра, требует, чтобы я подписала договор с номинальным бенефисом. Какое-то злобное упрямство охватило меня, и я решила не уступать. Три раза меня вызывали в контору, убеждали подписать, но я стояла на своем, несмотря на то, что я таким образом оставалась без работы на предстоящий зимний сезон, так как, решив остаться у Синельникова в Харькове, я отказалась от всех других предложений, очень выгодных материально.
Узнав о моем разрыве с Синельниковым, актер А. П. Двинский, с которым я служила раньше в Ростове, предложил мне вступить в труппу, им организованную. Не имея еще определенного театра, он подписывал договоры, боясь упустить нужных ему актеров, «условно»: в Казань или в Иркутск. Зимний сезон 1916/17 года я служила в Иркутске у Двинского.
Глава XVI
Зимний сезон 1916/17 года в Иркутске. После концертного выступления. Февральская революция. Лето в Порхове. Возвращение на зимний сезон 1917/18 года в Ростов-на-Дону. Вступление Красной армии в Симферополь. Организация актеров в союз. Работа в Крымском государственном драматическом театре
Первый раз в жизни я попала в Сибирь. Всю дорогу, не отрываясь от окна, я восхищалась бесконечными просторами, многоводными реками, тайгой. Но вот и Иркутск с чудесной, бурной, такой кипучей зимой Ангарой, не замерзающей до января, несмотря на тридцатиградусные морозы, но такой ясной, прозрачной на самой глубине летом. Город тоже совсем особенный – деревянные домики, деревянные тротуары, длинные, прямые улицы.
