Отдохнув в гостинице после долгой дороги, я начала бродить по этим однообразным улицам, в тщетной надежде приискать себе более или менее культурное жилище. Увы, в Иркутске в то время таких жилищ почти не было, а если и встречались, то были заняты собственниками, сибирскими богатеями, не сдававшими комнат кочевнику-актеру. После долгих поисков я набрела на «домик-крошечку в три окошечка», где сдавались две комнаты. Полное отсутствие комфорта не испугало меня. Было чисто и светло в этих комнатушках, и на том спасибо. Хозяйка, сдавая мне комнаты, спросила: «А вы не устраиваете гулянок? Я знаю, актеры это любят».
Получив отрицательный ответ, она успокоилась и объявила, что только что купила дом и будет справлять новоселье. Непременным условием она поставила, чтобы я на тот день, когда она будет «справлять новоселье», куда-нибудь убралась, так как принимать своих гостей она будет в «парадной комнате», которую мне сдала. Пришлось подчиниться этому условию. Задолго до празднования «новоселья» лепилось бесчисленное множество пельменей. Их выносили в кладовую, и там они замораживались, как и поздравительные торты, присылаемые со всех концов города. Этими тортами в течение всей зимы хозяйка угощала гостей, приходивших к ней поиграть в лото. Часто, вернувшись после спектакля, уже засыпая, я слышала из соседней комнаты хозяйки: «Дедушка – 99, 11 – барабанные палочки, 77 – дамские каблучки» и другие «остроумные» выдумки любителей лото.
Устроившись кое-как на квартире, я решила поближе познакомиться с городом и была поражена тишиной и безлюдьем. После шумных южных городов Иркутск мне показался мертвым, сонным. Можно было пройти несколько улиц и не встретить ни одного человека. В 12 часов ночи весь город спал безмятежным, глубоким сном. Жутко было одной возвращаться домой из театра по этим темным улицам.
Спокойствие и безопасность граждан Иркутска не охранялись. Городового можно было увидеть только у дома генерал-губернатора да еще на берегу Ангары, в сквере, где стоял памятник Александру III – его тщательно охраняли. День и ночь вокруг памятника шагал дежурный солдат. В одну 42-градусную морозную ночь нашли дежурившего у памятника солдата замерзшим. Как оказалось, его «забыли» сменить, а уйти с поста он не имел права. Около мертвого солдата нашли разряженную винтовку. По-видимому, он, замерзая, давал выстрелами сигналы, вызывая смену.
Замкнуто и неинтересно жила я в далекой Сибири. Мало радовал и театр, несмотря на то, что иркутская публика горячо принимала актеров.
В труппе Двинского было несколько видных, хороших актеров: А. Е. Хохлов, С. М. Муратов, С. С. Лидин, прелестная инженю М. В. Валента, гранд-дам П. Н. Весеньева и др. Репертуар Иркутского театра был самый пестрый: «Трильби» Ге, «Принцесса Греза» Ростана и «Чайка» Чехова, «Гамлет» Шекспира и фарс «Тетка Чарлея». «Трильби» и «Принцесса Греза» имели больший успех, чем «Чайка» и «Гамлет».
Играть приходилось много и, конечно, с 2–3 репетиций, как обычно в провинции. Такую роль, как принцесса Греза в стихах, я приготовила в несколько дней и играла с трех репетиций!
От этого сезона я ничего не ждала и жила и работала по инерции. Во главе «дела» стоял актер А. П. Двинский, неплохой человек. Он не был настоящим антрепренером, у которого касса всегда на первом плане. Он любил театр и актеров, поэтому работать у него было легче, приятнее, чем у любого завзятого антрепренера.
Двинский был из плеяды актеров, весьма уважаемых антрепренерами. Диапазон у него был огромный, никакими амплуа не ограниченный, – от Гамлета до Калеба из «Сверчка на печи» Диккенса. На театральной бирже он котировался высоко как герой-любовник, хотя для этого амплуа у него не было никаких данных – внешне он был некрасив, маленький, приземистый. Насколько в характерных ролях он был естествен, человечен и даже интересен, настолько в героях был ходулен, заштампован. Меня всегда удивляли смелость и бесстыдство, с которыми актеры оперировали давно изношенными, обветшалыми приемами. И хотя я сама зачастую соскальзывала на штампы, но всегда при этом испытывала боль и стыд.
Кроме почти ежедневных спектаклей приходилось участвовать в концертах. Как-то после одного из концертов, в котором я прочла несколько мелодекламаций и на бис, как всегда, «Привет» Ады Негри и некрасовское «Душно без счастья и воли», ко мне на квартиру явился чиновник особых поручений при генерал-губернаторе. Я вышла, увидела прилизанного, приглаженного молодого человека и приготовилась выслушать через него губернаторские упреки и предупреждения. Но неожиданно он рассыпался в комплиментах от лица жены генерал-губернатора (иркутской помпадурши). Губернаторша была в концерте, и ей очень понравилась музыка моих мелодекламаций. Ни в одном магазине этих нот достать он не смог, так как они были рукописные. Я дала ноты с тем, чтобы их переписали. Через несколько дней я получила свои ноты обратно. Но, признаться, в течение этих дней я ожидала взысканий за мою невинную «агитацию» в концерте.
Был 1917 год. Далекий сонный Иркутск пробуждался от спячки. К концу нашего театрального сезона это скрытое до времени кипенье приняло более осязательные формы. Богатые иркутские воротилы первыми бежали, как крысы с корабля во время крушения. Город притих и заметно пустел. За несколько дней до окончания нашего сезона мы узнали новость – генерал-губернатор со всем своим штатом и домочадцами на собственном поезде исчез из Иркутска.
Нетерпеливо ждала я окончания сезона, чтобы вернуться в «Россию», как называли сибиряки западную часть России. Политические события нарастали. Известия о них глухо, с большим опозданием доносились до Иркутска. Хотелось в гущу событий, хотелось пережить вместе со всеми великие дни революции.
Из Иркутска я с маленькой дочерью отправилась к моей больной сестре в Порхов, куда она меня умоляла приехать, не теряя ни одной минуты. Проезжая по взволнованным улицам Петрограда с одного вокзала на другой, я видела, я чувствовала, что город готовится к великой битве. Когда я вернулась в родной Порхов, то убедилась, что тихий маленький городок тоже волновался и жил политическими событиями, о которых узнавали из самых разнообразных источников. Известие об отречении Николая II от престола мы получили таким оригинальным способом. Я сидела у постели больной сестры. Она дремала. Вдруг с шумом врывается моя маленькая племянница Наташа и кричит: «Мама, тетя, у нас уже нет царя – мы его выгнали!» Захлебываясь, она рассказала нам о потрясающей новости, которую узнала в школе.
Все лето я прожила в Порхове, ухаживая за больной сестрой. Не раз вспоминали мы с ней нашу любимую тетю Сашу. Одного года не дожила она до революции, которую так ждала.
Осенью 1917 года я опять в Ростове-на-Дону, куда подписала договор еще зимой, служа в Иркутске. Театр работал с большими перебоями. Белые банды изнуряли город, нарушали нормальную жизнь. Когда входила Красная армия, театр просыпался от спячки: шли спектакли, а после спектаклей проводились собрания работников театра.
Труппа О. П. Зарайской и А. И. Гришина была сильная, составленная из крупных провинциальных актеров: Е. Ф. Павленков, К. В. Стефанов, H. H. Васильев, Н. В. Маргаритов, A. A. Брянский, С. И. Милич, Н. П. Райская-Доре, H. H. Снежина и др. Несмотря на это, спектакли были скучными и ненужными.
