После паузы, с ненавистью, но внешне спокойно, она объясняет, почему не поднялась рука на убийство: «Пулю на тебя жалко тратить: считанные». На брызжущие слюной бессильной злобы слова Пановой отвечает спокойным презрением: «Это все, что осталось тебе в жизни, гад с вырванным жалом». И тоном приказа, яростно: «Уползай с нашей земли».
В этом последнем действии Яровая предстает обновленной, переродившейся. Это уже боец революции. Пережив страшную личную катастрофу, она выросла политически и духовно под влиянием революционной борьбы.
После неудачной попытки добиться от Ярового освобождения Кошкина Любовь поднимает рабочих, заражает их своей страстной устремленностью и ведет к тюрьме. После боя возвращается Любовь, раненная в руку. На просьбу Колосова спрятать в школе преследуемого Ярового она твердо отказывает и презрительно говорит ему: «Ступайте, вы, блаженный». А когда Яровой, переодетый в платье Колосова, хочет убежать, не колеблясь ни минуты, выдает его. «Стойте, товарищи, это не Яровой, – говорит она патрулю, схватившему Колосова вместо Ярового: – Это юродивый маскарад устроил. Яровой туда побежал».
Это большая победа Любови над собой. Не злобу, не месть мужу-врагу хотелось мне донести до зрителя, а революционную сознательность, героическую самоотверженность.
Когда уводили Ярового на расстрел, я стояла неподвижно, прислушиваясь, ожидая выстрела. Раздается выстрел. Выполняя чудесную ремарку автора, на секунду я закрывала глаза, пережив в это мгновение весь крах своей личной жизни. Подойдя к Кошкину, Яровая спокойно рапортует: «Товарищ Роман, оружие из-под дров выдано сегодня кому следует». На слова Кошкина: «Спасибо, я всегда считал вас верным товарищем», – Яровая с полным сознанием своего перерождения, достигнутого в трудной, мучительной борьбе, говорит: «Нет, я только с нынешнего дня верный товарищ».
Эти слова для меня явились ключом к раскрытию и созданию образа, маяком, освещающим длинный и трудный путь, который прошла Яровая, чтобы с полным правом назвать себя «верным товарищем».
Во всех городах СССР театральная жизнь проходила под знаком «Любови Яровой», – на театральном языке «Любовь Яровая» «делала» сезоны.
Константин Андреевич живо интересовался спектаклями «Любови Яровой»; он ездил и в некоторые периферийные театры смотреть, как воплотили там его творение. К сожалению, он не смог приехать в Смоленск и не видел нашего спектакля, но мы поддерживали с ним творческую связь перепиской. Привожу его письма того времени.
6. IV (1926 г.)
Симферополь
Ноябрьский бульв., 33
Милые, хорошие старые друзья!
Кто-то из Вас прислал мне две смоленские афиши с Люб‹овью› Яровой – я взглянул на 1-е имя в исполнителях
[9], стало на душе тепло и грустно. Какое тяжкое было время – дни нашей встречи в Симферополе!
Следующий исполнитель – H. H. Васильев
[10]!.. Тот ли? Помнит ли долговязого юношу, посвятившего ему не одну теплую строчку? Какое славное было время, какие люди!
Но вот 1-е имя в сле‹дующем› столбце исполнителей. Вот уже сюрприз! Так давно потерял из виду. С этим именем у меня связано воспоминание о другом имени, самом дорогом после родных… Вот написал и расплакался. Вспоминаете ли его, Лидия Федоровна?
Был прошлым летом в Новочеркасске, собрались по этому случаю все уцелевшие рыцари круглого стола, и витала тень того, кого одного все искренне любили. И все же мне кажется, больше всех любил его я.
Ну, как у Вас там моя «Любовь»? Какой из себя колер оказует?
Когда-то я Вам, Павла Леонтьевна, обещал написать роль, достойную Вашего дарования. Обещание это, к сожалению, еще не исполнено.
А Яровая, эта чрезвычайной трудности роль, мне кажется, у Вас должна выйти лучше, чем у многих.
А Павел Анатольевич
[11] в Киеве Яровой как козыряет! За два месяца к 30-му аншлагу подошел… Почти в ногу с Малым. При этом хвастает, что ряд его исполнителей лучше, нежели в Малом.
Соблазнительно даже поглядеть. Через неделю еду в Москву и, имея дело в Киеве, думаю непременно заехать туда.
Очень жалею, что Вас не придется увидеть.
Два месяца назад я перенес в Москве тяжелую болезнь (из-за Яровой) и только-только что оправился
[12].
Обеим Вам сердечный привет. Спасибо за афиши.
Поклон Ник. Ник. (если он) и Ф. Г. Раневской.
Не играйте, пожалуйста, злосчастную Яровую по изуродованным экземплярам библиотеки Рампа и печатному МОДПИК и будьте здоровы.
К. Тренев.
На это письмо я ответила ему просьбой приехать в Смоленск и посмотреть нашу «Яровую». В письме рассказывала, как я задумала и раскрыла образ Яровой, и спрашивала его мнение: верен ли мой замысел? В ответ получила следующее письмо. Привожу его целиком.
Май 1926 г.
Глубокоуважаемая Павла Леонтьевна!
Вы и Фаина Георгиевна ‹Раневская› с такой исключительной нежностью откликнулись на мое письмо, что мне очень неловко: слишком в малой мере я стою этого… Все же письма Ваши я перечитывал с глубоким волнением. Спасибо Вам.
Очень тронуло меня желание Ваше видеть меня в Смоленске, и захотелось мне видеть Вас непременно. Поезда-то, действительно, очень удобны. Но письма были получены накануне выезда из Москвы. К празднику нужно было попасть домой. А теперь вот через неделю опять тащиться в Москву, и так жаль, что к этому времени у Вас уже закроется сезон.
Перед отъездом в Москву я встретился с арт. Кручининой, которая в восторге от ряда исполнителей в Смоленске, и прежде всего от Яровой и Дуньки. Только с большим состраданием говорила о Вашем театре, особенно об условиях сцены.
Спрашиваете моего мнения насчет Вашего замысла в «Яровой». Прежде всего о внешности: это чудесно! То, что нужно. А то выйдет артистка – чистенькая, нарядная почти, с пустыми руками, как будто из другой комнаты вошла. Правильно, по-моему, и толкование Ваше внутреннего ‹состояния› лица. Но тут дело, конечно, сложней. Вы, вероятно, читали, что В. Н. Пашенную бранят как раз за уклон в противоположную Вам сторону. В «Рабисе» она, между проч‹им›, отвечает:
«Первая по-настоящему глубокая и психологически интересная у меня роль – Любовь Яров‹ая›… Многие винят меня в чересчур большой женственности и мягкости созданного образа, но я сама ставила себе задачу выявить человечность, правду и женственность новой женщины».
