Константин Андреевич любил шутку, даже розыгрыш. Отдыхала я как-то в Кисловодске в 1937 году. Получаю местное заказное письмо. Не узнаю почерка. На конверте читаю: «От Степана Степанова. Санаторий КСУ». В полном недоумении распечатываю и читаю:
Высокоуважаемая Павла Леонтьевна!
С большим прискорбием душевных сил, хотя мне это и очень неприятно, должен известить Вас, что в Комитете по делам искусств начато дело по обвинению Вас в оскорблении, нанесенном Вами одному из самых блестящих драматургов. Каковое оскорбление выразилось в демонстративном сего лице бойкоте при известном Вам приезде Вашем в Москву.
Как истинный Ваш доброжелатель, побуждаемый душевным движением, сообщаю, что дело это Вами может быть потушено одним из двух Ваших поведений: либо не позднее завтрашнего дня положить в дупло старой липы на берегу известной Вам речки Ольховки 500, в крайнем случае 100 рублей в конверте с надписью «неизвестному», либо же – навестить оскорбленную Вами светлую личность в санатории КСУ, предварительно позвонив ему, в крайнем же случае – назначив ему свидание на одной из поэтичнейших скамеек в тенистой аллее волшебного кисловодского парка.
Срок на размышление и ответ – 23 часа.
Если вздумаете обратиться за защитой к милиции или к Вашему влиятельному зятю
[17], то имейте в виду, что в милиции меня и без Вас знают, а у Вашего любезного зятя я 3-го дня занял под новую пьесу 31 рубль и считаю: сквалыга! На такое дело мог бы и полсотней рискнуть. За угощение я уж не говорю.
Ваш неизвестный доброжелатель
Встретившись с Константином Андреевичем, я, смеясь, его упрекала: «Что за детский розыгрыш! В первую минуту мне было даже неприятно, пока не догадалась, что это вы… А еще прославленный писатель!..»
С серьезным хмурым лицом он спокойно ответил: «Так вам и надо. Приехала в Москву – не известила. Узнаю – она в Кисловодске. Какое невнимание. Вот за это и получайте!» – И поглаживая, по своей привычке, рукой верхнюю губу, улыбался в усы, довольный, что удачно пошутил…
Как-то раз в разговоре с Константином Андреевичем я с нежностью и обожанием вспоминала А. П. Чехова, говорила о том, какой творческий восторг я всегда испытывала, играя Нину Заречную в «Чайке», Ирину в «Трех сестрах», Аню и Раневскую в «Вишневом саде». Совершенно неожиданно Константин Андреевич предложил мне помогать ему в работе над задуманной им инсценировкой чеховских рассказов. Он тоже любил Чехова и хотел создать пьесу, как он называл – «Чеховиаду», широко охватив чеховскую Русь – чиновную, обывательскую, крестьянскую. Я с восторгом приняла его предложение. Он составил план, нашел сюжетный стержень, то есть главный рассказ, в который включались бы другие рассказы, объединенные единой мыслью – показом России времени Чехова.
Квартирные условия как у меня, так и у него были совершенно не подходящими для такой работы, и он предложил встречаться в музее Малого театра. К сожалению, наша работа над Чеховым, горячо начатая, скоро прекратилась. Летом он мне писал по поводу «Чеховиады»:
Дорогая Павла Леонтьевна!
Если действит‹ельно› Месхетели
[18] заинтересован, и «горячо», чеховской пьесой (остается странным его умолчание при последн‹ей› со мной встрече), то об этом нужно с ними договориться и устно – подробно, и письменно – формально. Без этого к работе приступать нельзя. Числа от 19-го до 25 я буду в Москве, по-видимому, буду видеться с Месхетели, и, надо полагать, будем договариваться.
Что касается задания работы Вам, чтобы Вы делали что-н‹ибудь› сейчас, до серьезного обсуждения замысла театром и в частности и в особенности Ю‹рием› А‹лександровичем› ‹3авадским›, тоже трудно. Да и есть ли у Вас под руками весь нужный Чехов. Я сейчас чувствую опасность громоздкой, плоской и прескучной инсценировки. Вот как это преодолеть!
Если хотите, попробуйте подобрать по соответствую‹щим› рассказам («Моя жизнь», «Дом с мезонином», «Скучная история», «Хорошие люди», «Случай из практики») сцены и явления с главной героиней – Лизой или как ее (по «Случаю из практики»), посмотрим, как это может выглядеть.
Главное – необходимо, чтобы до разговора Ю‹рий› А‹лександрович› ознакомился со всеми захватываемыми расск‹азами› Чехова. Иначе не о чем с ним будет говорить.
Кланяется и целует Вас Л‹ариса› И‹вановна›.
Тоже и я.
Ваш К. Тренев 11. VII-34 г.
Удивительная отзывчивость и внимание были отличительными свойствами натуры Константина Андреевича. Он откликался на всякую просьбу. Будучи очень занят работой над новой пьесой, загруженный общественными делами в Союзе писателей, Константин Андреевич, по просьбе одной актрисы, согласился написать ей скетч.
Со всей добросовестностью и горячностью принялся он за работу. Через несколько дней на телефонный призыв Константина Андреевича явилась обрадованная актриса за скетчем. Константин Андреевич развернул перед удивленной актрисой план очень занимательной своеобразной четырехактной комедии.
Прочитывая некоторые сцены, он говорил: «Не знаю, как вам, а на мое ухо – смешно». На просьбу актрисы сократить, сжать все четыре акта до одной сцены на 18–20 минут Константин Андреевич, пряча в ящик стола черновики, полусердито, полушутя проворчал: «Я вам не гений, чтобы писать скетчи».
В моей памяти Константин Андреевич сохранился как человек ласково-насмешливый, обладавший великим даром – юмором. Таким он мне чаще всего вспоминается. Но не всегда я видела его таким. Пришел он как-то ко мне в день 1 Мая, и я сразу заметила, что он был в необычно приподнятом состоянии. «Что с вами, Константин Андреевич, вы какой-то необыкновенный?» – «Сегодня у меня вдвойне светлый праздник, – ответил он, – я принял духовную ванну – был у A. M. Горького, беседовал с ним».
И второй раз мне удалось наблюдать его преображенным. Константин Андреевич праздновал получение правительственной награды – ордена. В клубе писателей был устроен банкет. Приглашены были некоторые писатели, критики, знакомые и близкие друзья. Константин Андреевич встречал всех как гостеприимный хозяин, был, как всегда, прост и ласков, но по-особенному серьезен.
Торжественно-спокойный, он слушал хвалебные речи с застенчивой улыбкой, поглаживая усы одной рукой.
В последний раз я видела его во время войны, кажется, за год до его смерти. Осунувшийся, постаревший и озабоченный, он зашел ко мне по дороге в Союз писателей. На мой вопрос, над чем он работает, он неохотно отвечал: «Чиню, исправляю для Малого театра…» Я напомнила ему о нашей начатой работе по Чехову. Близилась годовщина смерти Чехова. «Неплохо было бы возобновить работу над „Чеховиадой“ к 40-летней годовщине со дня смерти Антона Павловича», – предложила я. Он грустно махнул рукой: «Некогда, да и нездоров я».
