– Что ж, Маргарет, – сказал он, – значит, твой муж – еретик.
– Да, отец.
– Ты знала об этом?
– Знала.
Теперь нужно спросить: «А ты, Маргарет?» Но он не мог задать ей этот вопрос, он боялся ответа.
– Почему не сказала мне? Мы ведь всегда делились друг с другом всем? – И почти сразу же заговорил: – Но он твой муж. И первый твой долг перед ним, а не перед отцом… Ты правильно поступила. Конечно, правильно.
И тут Томас увидел в глазах дочери слезы. Она подошла и обняла его. Он прижался щекой к ее волосам.
– Маргарет, моя милая дочь.
– Отец, – сказала она, – как может кто бы то ни было значить для меня больше, чем ты?
– Дочка, ты не должна так говорить.
Вся его решимость улетучивалась. Томас увидел себя таким же слабым, как другие смертные. Понял недостойное поведение кардинала, осыпающего благодеяниями своих любимых сыновей. Как мог он, так любящий свою дочь, обвинять Вулси за любовь к сыновьям?
– Мы должны быть правдивыми, отец. Мы всегда были правдивы. Я знала еще до замужества, что Уилл склоняется к новой вере. И должна высказать тебе все. Я знала, как мыслишь ты, как мыслит он… и, как ни странно, из-за различия ваших взглядов, из-за страха ссоры между вами поняла, что люблю его так же сильно, как и тебя, что мне больше всего на свете хочется сохранить между вами мир. Поэтому я вышла за Уилла замуж. Я знала, что он встречается с этими торговцами… знала, какие книги читает… и какие у него мысли.
– Его мысли не стали… твоими?
– Отец, ты всегда говорил, что я – твоя умная дочь. Что мой ум равен уму любого мужчины, какого ты только знаешь.
– Я действительно так считаю, Мег.
– Однако здесь мой разум в таком тумане, что боюсь, ты во мне ошибаешься. Слушая Уилла, я вижу резон в его словах; возможно потому, что люблю его. Но я знаю, как мыслишь ты, и в твоих убеждениях тоже вижу резон; может, потому что люблю тебя. Отец, я не верю, что важно, за кем следует человек, за Лютером или за римским первосвященником… лишь бы он соблюдал Христовы заповеди. Я рассмотрела ваши расхождения во взглядах. Расхождения ли это? Ничьи убеждения не отрицают Любви, а Любовь наверняка составляет сущность всего хорошего в жизни, разве не так? Отец, я знаю твои мысли. Ты думаешь, что это расхождение во взглядах приведет к кровопролитию, и, несомненно, прав. Разве в какой-то мере этого уже не происходит? Это была бы ужасная трагедия. Поэтому во всем, что ты говоришь, есть резон, есть любовь к людям. Уилл считает, что все вопросы, поднятые Мартином Лютером, требуют рассмотрения, и если Лютер прав, надо следовать за ним, чего бы это ни стоило. В какой-то мере он прав. Понимаешь, я колеблюсь то в одну сторону, то в другую. И знаю, что самое главное на свете – чтобы люди жили в согласии и любви, без ненависти друг к другу. Знаю, что двое людей, которых я люблю больше всего, определенно должны жить так, и я сделаю все, что в моих силах – поскольку для меня это самое важное, – чтобы добиться этого.
– Ты рассуждаешь по-женски, Мег.
– Знаю. Ты говорил, что между мужчинами и женщинами не должно быть разницы в образовании. Не может ли оказаться, что женские рассуждения в некоторых случаях будут более ясными, более четкими, более истинными, чем мужские?
– Может, Мег.
– Папа, ты должен постараться понять Уилла.
– Маргарет, мы должны попытаться отвратить его от этого безрассудства. Не занимай я высокого места при дворе, Уилла сейчас бы не было с нами.
– Знаю, он бы дожидался в тюрьме приговора.
– Он нарушил законы страны и – как я понимаю – законы Бога.
– Уилл считает, что если он блюдет божьи законы так, как понимает их, то не имеет значения, нарушает ли он законы государства.
– Маргарет, мы не должны принимать этой уступки. Раз он высказывает такие взгляды, то должен быть готов отвечать за них.
– Он готов, отец. Мужества у него достаточно.
– Верно. Это я трус.
– Ты?
– Мег, я так люблю тебя, что не смог отказаться принять от Вулси это одолжение. Когда-то я хотел стать монахом, однако не смог противостоять мечтам о семейной жизни. Теперь я хочу быть честным государственным деятелем и не могу, потому что это навлечет страдания на мою любимую дочь.
Маргарет улыбнулась.
– Отец, не будь святым. Не истязай свое тело бичеванием и власяницей. Ты – это ты. Наш любимый отец. Святой нам не нужен. А если любовь делает тебя слабым, значит, ты гораздо более привлекателен, чем любой святой. Если б ты не был столь решительно настроен делать то, что считаешь правым! Если б ты больше походил на других! Ты писал ответы Лютеру от имени короля. Это мог сделать любой государственный деятель, будь он одарен твоим литературным талантом. И нельзя ли теперь об этом забыть? Какое отношение имеют ереси и религиозные взгляды к нашему счастливому дому?
– Они – часть окружающего нас мира, Мег. Они с нами, как солнце и свет. Можно запереть дверь, но свет все равно будет как-то проникать. Поможешь ты мне отвратить своего мужа от ереси?
– Обещать этого не могу, – ответила Маргарет. – Мне только хочется поощрять любовь между вами, вернуть вас к тому положению, что существовало. Отец, я ничего не могу с собой поделать. Возможно, потому что я женщина. Но мне хочется, чтобы Уилл и ты любили друг друга. Чтобы все были счастливы. Я знаю, что так надо.
Томас нежно обнял дочь. Сказал:
– Я поговорю с твоим мужем и стану молиться за него. Думаю, что вскоре обращу Уилла на путь истинный.
– Я тоже стану молиться за него и за тебя. Чтобы между вами сохранялся лад, и тот, кто прав, наставил другого на истинный путь, чтобы вы – те двое, кого я люблю, – жили в ладу, любви и согласии.
Когда Маргарет ушла, Томас, опустясь на колени, стал молиться за душу Уильяма Ропера и о том, чтобы желания его дочери сбылись.
* * *
Между Уиллом и Томасом велись диспуты и споры. Уилл горячился, Томас неизменно оставался спокойным, это означало, что младший должен выйти из диспутов побежденным.
Доводы Томаса при его знании людей и жизни, при его красноречии звучали более весомо. Томас был опытным юристом, Уилл начинающим. Естественно, Ропер слегка поколебался в своих убеждениях.
Маргарет была довольна этим, она видела, что упрямством отец слегка превосходит мужа, и по-прежнему больше всего на свете желала мира между ними.
Уилл больше не общался с теми торговцами, не посещал противозаконных собраний. Он чувствовал ответственность перед тестем. Если Томас страдал из-за того, что принял уступку кардинала вопреки своей совести, Уилл страдал не меньше. Он не хотел снова ставить тестя в ложное положение, поэтому больше не шел на риск. Он уже не говорил открыто о своих взглядах, читал в одиночестве и разговаривал о своих убеждениях только с Маргарет и ее отцом.
