«Хорошо бы, – думала Джейн, – остаться дома, с виолами и львиным зевом, турецкой гвоздикой и левкоями. Помогать засаливать мясо, сбивать масло, делать сыр, заботиться, чтобы кухарки приглядывали за жарящимся мясом, печь хлеб и пироги. Я согласна жить дома и заниматься этими делами».
Но от девушки ждут не этого. Она должна выйти замуж. Иначе ею будут пренебрегать; сестры обзаведутся мужьями и перестанут вести с ней доверительные разговоры; примутся насмешничать, жалеть ее; они уже и так прозвали ее Бедняжка Джейн.
И она действительно бедняжка, потому что страшится замужества и еще больше страшится не выйти замуж.
Этот человек, избравший ее, очень стар; ему двадцать шесть лет, а ей только что исполнилось шестнадцать. Но все же лучше иметь старого мужа, чем никакого. Говорят, он очень умный, знает многое из того, что написано в книгах. Только отец не особо высокого мнения о таком уме. А ее этот ум пугает; ей непонятна половина того, что говорит Томас Мор; он любит шутки, и значит, слушая его, нужно улыбаться; только всякий раз непонятно, при каких словах. Возможно, потом поймет. Понять ей предстоит многое, а уж это обязательно.
И Джейн постоянно твердила себе то, что считала несомненной житейской мудростью: лучше выйти замуж за кого угодно, чем не выйти совсем.
Услышав с кухни, как подъезжает на лошади Томас Мор, она схватила цветочную корзинку и побежала в сад прятаться. Он приехал делать предложение. Об этом ее предупредил отец, велел согласиться и сказать, что она будет счастлива стать его женой.
Счастлива…
Была бы счастлива стать его женой младшая сестра, и был бы он счастлив жениться на ней?
Джейн не понимала, почему Томас Мор внезапно предпочел ее младшей сестре и почему отец тогда отослал сестру.
Жизнь понять трудно. Была б она так проста, как уход за садом!
Джейн вздохнула, и сердце ее заколотилось от страха, потому что Томас шел к ней.
* * *
Томас Мор увидел, как девушка согнулась над цветами; шея ее порозовела, поскольку голова была опущена очень низко.
«Она непременно будет счастлива со мной, – мысленно поклялся он. – Бедная, хрупкая, маленькая Дженни!»
– А вот и мистресс Колт, – сказал Томас. – Вот и Джейн. Надеюсь, вы в добром здравии.
Девушка неловко сделала реверанс, и цветы выпали из корзинки.
– Вы дрожите, – сказал он. – Не надо меня бояться.
– Я… я не боюсь.
Она подняла глаза. Точно такие же, как у младшей сестры, и Томас ощутил внезапное сожаление. К этим девушкам он питал совершенно разные чувства. Младшая, которую отец отослал, – обаятельная красавица; его очаровали гладкая, нежная кожа, детские очертания щек, легкая дерзость во взгляде, говорящая, что девушка знает – ею восхищаются. В ее лице и фигуре виделось предвестие плотских наслаждений. Это она подвигла его сделать выбор, ясно показала, что он не должен принимать пострига, что ему нужно покинуть Чартерхауз и обзавестись семьей.
Любил ли он ее? Томас подумал о других, привлекавших его девушках. Он не монах, не священник. И, видимо, чувственный человек. Таким его создал Бог, и он полагал, что ему всю жизнь придется сдерживать свои чувства. Все его друзья стали духовными лицами: Колет, Линакр, Лили. А что женщины для Эразма? Томас понимал, что сделан не из той глины. Ему хотелось стать святым, но поскольку женщины трогали, волновали его, он правильно сделал, что не отвернулся от них; лучше быть мирянином, сознавать свою слабость и стараться создать идеальную семью, чем священником, давшим обеты, чтобы потом их нарушить.
Он любил младшую мистресс Колт, пока не уловил взгляда Джейн, который тронул его – правда, совсем по-другому – столь же сильно, как привлекательность ее сестры.
Томас прекрасно помнил тот день. Они весело обедали в Нью-Холле. Мастер Колт питал величайшее уважение к еде; когда ее вносили, он даже заставлял слуг почтительно снимать шляпы; на столе стояло столько блюд, что с трудом находилось место для деревянных тарелок, которыми пользовались в доме. Томас поглядывал на свою возлюбленную, она весело болтала, радовала его находчивыми ответами. Необразованна, да кто из девушек образован? Это серьезное упущение, как не раз утверждал он в спорах с Эразмом и Колетом. Если у женщин есть душа, то значит есть и разум, и не нужно пренебрегать ни тем, ни другим. Да, необразованна, но он ценил ее сметливость, это скромное проявление ума. Ему стала рисоваться их семейная жизнь. После ужина он станет обучать ее читать по-латыни; прочтет ей некоторые свои эпиграммы, а потом, возможно, те, что переводил с Лили из греческой антологии на латынь – там видно будет. Дав жене образование, он поразит друзей; она станет беседовать с ними, станет им ровней. Да, жена будет не только создавать ему уют и рожать детей, она начнет участвовать с ним и его друзьями в дискуссиях о теологии, о необходимости обновить некоторые из церковных догматов; они будут анализировать труды Платона, Сократа, Еврипида; будут сами писать стихи, эссе и читать их друг другу. Он видел себя не только ласкающим ее тело, но и питающим ее разум. Картина была очаровательная.
А потом, отведя от нее взгляд, он увидел Джейн, тихоню, над которой все насмешничали, потому что она не бойка на язык, потому что старшая и никто из мужчин не ищет ее руки.
Джейн глядела на сестру с восхищением и завистью. Не злобной. Очень добрая по натуре, Она не могла испытывать черную зависть. Просто когда младшая сестра стрекотала, она чувствовала себя еще более глупой; и, глядя на нее, Томас Мор ощутил, что его любовь к младшей вытесняется жалостью к старшей.
Он попытался втянуть ее в разговор, но девушка держалась отчужденно, будто испуганная лань. Потом, отыскав ее в саду, сказал:
– Маленькая Джейн, не надо бояться говорить. Скажите, почему вы боитесь?
– Мне нечего сказать, – ответила она.
– Но, – возразил он, – должно же быть что-то за этими глазами… какая-то мысль. Выскажите ее.
– Если выскажу, она покажется глупой. Все станут смеяться.
– Я не стану.
Тут девушка сказала ему, что считает запах левкоев самым лучшим на свете и когда ощущает его, ей – где бы ни находилась – всегда кажется, будто она в обнесенном оградой саду Нью-Холла. Что считает себя трусихой, потому что, когда в ноябре забивают скотину, она запирается у себя в комнате, затыкает уши и плачет. Иногда не обходится без слез и когда засаливают мясо.
– Джейн, это добрые мысли, – сказал он. – Их следует высказывать.
– Если выскажу, меня поднимут на смех. Скажут, что я еще глупее, чем все считали.
– Я не стану смеяться, Джейн, – пообещал Томас. – Ни за что.
И она ответила:
– Вы станете смеяться больше всех, потому что умнее их.
– Нет. Поскольку я почерпнул из книг больше ваших братьев и сестер, я понимаю больше, чем они. Разве знать – не значит понимать? Люди зачастую смеются над другими оттого, что эти другие не похожи на них. И невеждам они кажутся странными. Однако, изучая человеческую натуру, многое узнаешь и чем больше знаешь, тем меньше тебя удивляет. Тот, кто много путешествует, со временем перестает удивляться виду и обычаям людей в других странах. А человек, всю жизнь проведший в своей деревне, изумляется привычкам тех, кто живет всего в десяти милях.
