Перед Францией стояла задача расширить границы Ливана без того, чтобы превратить христианскую общину в меньшинство. Хотя христиане составляли 76 процентов населения Горного Ливана, в недавно присоединенных прибрежных городах, а также в долине Бекаа и Антиливанских горах они были явным меньшинством. Таким образом, доля христиан в Великом Ливане снизилась до 58 процентов от общей численности населения и, учитывая разницу в темпах рождаемости, должна была снижаться и дальше{9}. Разумеется, французы проигнорировали эти новые демографические реалии и обеспечили христианской общине непропорциональное представительство в Административной комиссии, в которую вошли десять христиан, четыре мусульманина-суннита, два мусульманина-шиита и один друз.
Французские эксперты полагали, что такая архаичная система правления максимально соответствует политической культуре страны, но ливанские интеллектуалы начали все активнее выступать против конфессионализма и озвучивать идеи национальной идентичности. Один журналист написал в газете «Ревей»: «Хотим ли мы стать нацией в подлинном и полном смысле этого слова? Или же хотим остаться жалким скоплением разрозненных общин, враждующих друг с другом, как первобытные племена? Мы должны избрать для себя уникальный объединяющий символ: национальное единство. Этот цветок никогда не сможет расцвести в тени церковных шпилей и минаретов, но только под единым национальным флагом»{10}. Однако первый флаг, полученный Ливаном от французов, вряд ли подходил на эту роль — это был французский триколор с ливанским кедром в центре. Франция наглядно показала, кто здесь хозяин.
В марте 1922 года Гуро объявил, что Административная комиссия будет распущена и заменена выборным Советом представителей. Это решение возмутило ливанских политиков не только потому, что было принято французами в одностороннем порядке, но и потому, что новый Совет получал еще меньше полномочий, чем прежняя Административная комиссия. Не являясь выборным законодательным органом, он не имел права обсуждать политические вопросы, а его сессии должны были проходить в течение всего трех месяцев в году. Законодательная власть передавалась французскому верховному комиссару, который мог по своему усмотрению приостановить работу Совета представителей и, более того, распустить его. Даже самые горячие сторонники Франции в Ливане пришли в негодование. «Этот порабощающий декрет превращает Францию в оккупационную державу, готовую растоптать солдатскими сапогами всю прежнюю дружбу и договоренности», — написал один разочарованный ливанский эмигрант-франкофил{11}.
Невзирая на усиливающуюся ливанскую оппозицию, французы объявили о проведении выборов в Совет представителей. Они не пожалели сил, чтобы обеспечить победу своим сторонникам и не пропустить в Совет противников.
Мухаммад Джамил Байхум, представлявший Бейрут на Всеобщем сирийском конгрессе 1919 года, выступал против французского мандата как такового и открыто критиковал административную политику французов в Ливане. Хотя первоначально он не собирался участвовать в выборах, друзья убедили его стать кандидатом от оппозиции. Байхум встретился с французским чиновником, отвечавшим за организацию выборов, чтобы узнать, не будут ли власти возражать против его кандидатуры. Готье заверил его, что выборы будут свободными и французские власти не станут вмешиваться в этот процесс. Воодушевленный таким ответом, Байхум вошел в список националистически настроенных кандидатов, которые очень скоро стали лидировать в опросах.
Однако, несмотря на заверения Готье, вскоре стало ясно, что французы не собираются пускать избирательный процесс на самотек. Увидев, насколько популярен националистический список среди избирателей, они решили нейтрализовать неугодных кандидатов. Через несколько недель после первой встречи Готье пригласил Байхума к себе в кабинет и потребовал от него отозвать свою кандидатуру «по приказу властей». Байхум, потративший месяц на интенсивную предвыборную кампанию, возмутился. На это Готье заявил ему: «Мы будем противодействовать вашему участию в выборах, а если вы все-таки будете избраны, заставим уйти из Совета силой». Байхум отказался отступать и в результате оказался в суде по ложному обвинению в мошенничестве на выборах. Свидетелем на процессе выступал не кто иной, как Готье.
— Уважаемый господин, действительно ли вы получили множество жалоб на господина Байхума, в которых утверждается, что он давал взятки избирателям, чтобы купить их голоса? — спросил его судья.
— Да, это так, — ответил Готье.
Затем судья обратился к Байхуму.
— Видите эту толстую папку? — сказал он. — В ней собраны жалобы на то, что вы покупаете голоса избирателей, а это строжайше запрещено законом.
Байхум пытался доказать свою невиновность, но тщетно. Над ним нависло обвинение в мошенничестве, которое, он знал, будет немедленно снято, стоит ему отозвать свою кандидатуру.
После судебного заседания Байхум решил обсудить возможные действия с другими кандидатами из националистического списка. Один из его друзей был личным врачом Готье. Доктор сказал, что пойдет к французскому чиновнику и постарается убедить того снять обвинения. К удивлению Байхума и его друзей, он вернулся со встречи, смеясь. Оказалось, Готье отклонил попытку врача вступиться за Байхума, дав ему такой ответ: «У вас, друг мой, нет опыта в политике. Господин Байхум сам вынудил нас держать его подальше от Совета. Когда мы вставляем стекло в оконную раму, то хотим, чтобы оно было надежно закреплено и не сдвигалось со своего места ни на волосок».
Доктор понял, что имел в виду Готье: французы не потерпят, чтобы кто-то пытался расшатать созданные ими институты. Между тем такие люди, как Байхум, угрожали выбить «стекло» французского колониального правления из ливанской «оконной рамы». Байхум вспоминал: «Мы посмеялись вместе с врачом над этой нелепой политикой, которую навязывала нашей стране держава-мандатарий. Это было то самое государство, которое обещало нам помочь обрести независимость». Решив не избираться в Совет, Байхум снял свою кандидатуру{12}.
Выборы подтвердили намерение Франции не помогать Ливану в обретении независимости, а править им как колонией. Эта политика убедила многих бывших сторонников французского мандата присоединиться к ширящимся рядам ливанских националистов. Такое начало французского имперского присутствия на Ближнем Востоке не предвещало ничего хорошего. Если Франция не сумела добиться успеха даже в дружественном Ливане, что могло ожидать ее в других арабских странах?
В Ливане французы столкнулись с серьезными предвыборными баталиями, а в Марокко — с крупным вооруженным восстанием, направленным против испанского и французского колониального господства. Так называемая Рифская война, продолжавшаяся с 1921 по 1926 год, стала самым серьезным вызовом европейскому колониализму в арабском мире.
В 1912 году европейские державы дали Франции зеленый свет на присоединение к ее североафриканским владениям Марокко. В марте того года марокканский султан Мулай Абд аль-Хафез (правил в 1907–1912 гг.) был вынужден подписать Фесский договор, который сохранял престол за правящей династией, но устанавливал французский протекторат над Марокко. Формально это означало, что Франция брала на себя обязательство защищать правительство Марокко от внешних угроз, однако на деле она получала всю полноту власти, управляя страной через султана и его министров.
