Перед Долли трепетал весь Хобокен. Политические связи позволяли ей плевать на закон – как человечий, так и божий, – что она и демонстрировала неустанно семидесяти тысячам хобокенцев. Долли считалась одной из самых могущественных женщин и едва ли не самой влиятельной итальянкой в городе. Годы спустя ее сын стал падроне, а пока он не вошел в возраст, этот титул неофициально носила сама Долли.
– Ее боялись до смерти, – вспоминает уроженец Хобокена. – Как ей удавалось весь город в страхе держать – одному богу ведомо. Началось всё с любви и уважения, которые постепенно трансформировались в ужас. Люди на нее пальцами показывали и шептались. А Долли Синатра только радовалась. Для нее это одно значило – на нее внимание обращают. То есть считаются с ней. Она еще гордилась этим. «Меня героиней называют, – говорила. – Может, я и есть героиня». Долли даже в голову не приходило, что для многих она не героиня, а преступница. Поразительная самоуверенность. Впрочем, от последствий страдал Фрэнк.
Тогдашняя подружка Фрэнка, Марион Браш Шрейбер, попыталась было устроить его на работу в школу при храме Святой Девы – предполагалось, что Фрэнк будет выступать по пятницам на танцевальных вечерах. Однако выходцы из Ирландии, которым принадлежала школа, буквально встали на дыбы. Кандидатура Фрэнка даже не обсуждалась из-за того, что его мать делала подпольные аборты. Узнав об этом, Фрэнк впал в свойственную ему и невыносимую для окружающих мрачную задумчивость. Марион вспоминает:
– Он молчал часами. Сидел и наливался тяжелым гневом. Ни слова из него было не вытянуть. Никаких вспышек – только кошмарное молчание.
Другая жительница Хобокена говорит:
– Фрэнки любил свою мать и очень страдал. Но любовь пересиливала общественное мнение. Для Фрэнки мать всегда была права, что бы ни делала. Однажды в баре какой-то парень дурно отозвался о Долли. Парень был пьян – трезвому ему бы это и в голову не пришло. О Долли только перешептывались по углам, а чтобы вслух осудить – ни-ни. Фрэнки этого парня чуть не порвал. Разнимать пришлось. Помню, кровищей весь пол был залит. Когда Фрэнки оттащили от бедняги, он сказал: «Обо мне можешь сколько угодно злословить, мне параллельно. Но имя моей матери трепать не смей, слышишь? Никогда!»
«Впусти Фрэнки»
1938 год, Фрэнку двадцать два. Он очень хорош собой, обаятелен и самоуверен – последнее обстоятельство помогало укладывать в постель практически любую приглянувшуюся ему девушку. Нет, Нэнси Барбато никуда не делась, отношения продолжались, а связи на стороне никак невесты не касались. Фрэнк умел разделять в жизни духовное и плотское. Он изменял Нэнси исключительно с теми женщинами, с которыми она ну никак не могла пересечься – по крайней мере в обозримом будущем.
– Фрэнки мог заполучить любую, – вспоминает член «Хобокенской четверки» Фред Тамбурро. – Отчасти потому, что хорошо пел. Девушки – они певцов и артистов любят. А что до секса, так я больше таких озабоченных не знаю. Кажется, Фрэнки и змею бы трахнул, если бы девчонки поблизости не оказалось.
– Вполне можно сказать, что Фрэнки постоянно думал о сексе, – вспоминает Нэнси Вентури, одна из тогдашних подруг Синатры. – Он готов был прыгнуть на всё, что шевелится. Он и в постели был особенный. По крайней мере со мной. Очень сексуальный, очень требовательный любовник. А целовался как!.. Я уже старая, а до сих пор всё помню, каждую подробность.
– Господи, Фрэнки, да ты на сексе помешан! – воскликнула Нэнси во время первого свидания, когда они с Фрэнком обжимались на диване у нее дома.
Фрэнк стал возражать:
– Сексом я и сам с собой могу заняться, детка. И занимаюсь, притом каждый день. Ну, ты понимаешь. А сейчас я хочу заняться любовью, да так, чтоб ты вовек не забыла. Давай же, впусти Фрэнки, – мурлыкал он, расстегивая платье Нэнси. – Я покажу тебе, что такое любовь. Впусти большого Фрэнки.
– Я тогда совсем голову потеряла, – продолжает Нэнси Вентури. – Я ему отдалась. Это было в 1938 году. Местные парни и слов таких не знали, не умели девушку увлечь. А Фрэнки говорил – будто уши медом мазал. И он был не из тех, кто дело сделал – и бежать. Нет, Фрэнки оставался на всю ночь, ну или по крайней мере выскальзывал из дома ранним утром, пока мои родители не проснулись. Я чувствовала себя любимой. Но мне было всего тринадцать, даром что выглядела я на все восемнадцать. Что с меня взять? Что я в любви понимала? Однажды ночью, перед этим самым моментом, Фрэнки прошептал мне на ухо: «Я люблю тебя, Нэнси». У меня аж дыхание сперло. Думала, сердце из груди выскочит от восторга. На следующий день я об этом подружке рассказала, а она и говорит: «Ну и дура. У него невеста есть, тоже Нэнси». Тут я и поняла, что Фрэнки не мне, а ей в любви признавался. Я ему позвонила и сказала, что больше мы не увидимся. Ужасно боялась влюбиться. Боли боялась.
А как же отреагировал Фрэнк? Вот как:
– Ладно, детка, будь по-твоему. Может, еще пересечемся. В следующий раз, когда у тебя будет такой секс, вспомни обо мне.
Через три месяца Нэнси Вентури решила, что беременна.
– Я чуть с ума не сошла. Мне же было всего тринадцать лет! Кроме Фрэнки, ко мне ни один парень не прикасался. И вот я ему звоню, вся в слезах, и говорю: «Фрэнки, я беременна!» А он: «Ну и дела! Ну мы и влипли!» Я спрашиваю: «Ты что делать собираешься?» А он: «Не знаю. А ты что хочешь от меня?» Я говорю: «Хочу, чтоб мы с тобой вместе стояли перед алтарем». «Не вопрос, – говорит Фрэнки. – Только неплохо бы что-нибудь другое придумать». Помолчал и добавил: «Может, ты и права. Надо помолиться, чтобы Долли из меня котлету не сделала».
Далее Нэнси Вентури вспоминает:
– Мы с Фрэнки пошли в церковь на перекрестке Седьмой улицы и улицы Джефферсона. Преклонили колени у алтаря. Фрэнки закрыл глаза, нагнул голову и забубнил: «Боже, ты ведь знаешь, что случилось. Эта девчонка залетела. Мне теперь светит нагоняй от матери, а у меня и без того забот хватает. Так что давай, боже, устрой мне передышку, лады? Убери беременность куда хочешь. В общем, ты в таких делах лучше разбираешься. Ну, заметано? Вот и славно. Тогда аминь, и мы пошли». Я и рот раскрыла. Говорю: «Что это за молитва такая?» А Фрэнки как заорет: «Молитва как молитва, что тебе не нравится? Коротко и ясно. Сама меня в церковь затащила, так еще и хочешь, чтоб я, как пастор, соловьем разливался? Хочешь добавить пару слов – пожалуйста». И показал на Распятие. «Вот, он наверняка всё еще слушает. Валяй!»
– Я думала, сейчас нас обоих молния поразит насмерть за такие слова. Закричала как ненормальная: «Пойдем скорей отсюда! Мне страшно!»
Может, молитва Фрэнка не отличалась красноречивостью, зато она помогла. На следующее утро у Нэнси начались месячные.
– Я позвонила Фрэнки и говорю: «Сработало! Я не беременна!» А он: «Видишь, а ты крик подняла вчера. Больше не критикуй мои молитвы». Я уже собиралась трубку повесить, когда он сказал: «Понадобится чудо – обращайся, не стесняйся».
Тони
Фрэнку было двадцать три, Нэнси – двадцать один. Они успели обручиться и наслаждались серьезными, по мнению Нэнси, отношениями. Все свои побочные связи Фрэнку удавалось держать в тайне от Нэнси – до тех пор, пока он не встретил привлекательную брюнетку по имени Тони Фрэнкл (Антуанетта Делла Пента Фрэнкл) из нью-джерсийского района Лоди. Тони была чуть старше Фрэнка. Поначалу он думал, что и с Тони всё кончится так же быстро и легко, как в других случаях. Не тут-то было. Тони здорово увлеклась, призналась Фрэнку в любви и однажды заявила, что он должен на ней жениться.
