Это зодчество незастывшей музыки. Подобно ей, архитектура Гери разворачивается во времени. Солнце и облака, полдень и сумерки, неторопливая прогулка и беглый взгляд – все меняет облик небоскреба, не позволяющего себе, как и сам Нью-Йорк, застрять в самодовольной неподвижности.
Новым небоскребом Фрэнк Гери несказанно угодил городу, живущему одним днем, обычно – завтрашним. Меняясь быстрее нас, Нью-Йорк, чем он разительно не похож на ампирный Петербург или буржуазный Париж, лишен постоянного адреса в истории. С ним не соскучишься.
Вид сверху
Искусно балансируя между верхом и низом, Нью-Йорк всегда умел найти своей вертикали столь же гениальную горизонталь. Лучшая из них – вольный Бродвей. Косо пересекающий расчерченную, как в школьной тетрадке, сетку стрит и авеню, он вносит вольный дух и обещает приключения. Другая – новая – горизонталь уже стала второй по популярности достопримечательностью Нью-Йорка, которую, в отличие от первой – статуи Свободы, – местные любят не меньше туристов.
На первый взгляд Хай-Лайн – всего лишь узкая полоска парка, растянувшаяся на три десятка манхэттенских кварталов; на второй – шедевр концептуального зодчества. Не столько меняя, сколько переосмысливая готовое, он обживает иное измерение городского ландшафта. Я бы назвал его приподнятым.
Чтобы оценить дерзость затеи, надо ненавидеть эстакады так же, как все нью-йоркцы. Мелкое (не чета московскому) здешнее метро норовит чертиком выскочить из-под земли и загрохотать над головой беззащитных горожан. Сотрясая тело и потрясая душу, поезд мчится по мосткам, которые уродуют Нью-Йорк, как антресоли – барскую квартиру.
– Были антресоли, станет бельэтаж, – объявили конструкторы Хай-Лайна, решив создать парк из неприглядных отходов индустриального прошлого.
Заброшенная эстакада с ржавыми рельсами тридцать лет раздражала отцов города, пока один из них – мэр Джулиани – не решил ее снести. Как ни странно, за нее заступились чудаки, находившие эти руины живописными. С ними согласился другой мэр – Блумберг, и вскоре Хай-Лайн и сам вошел в строй, и нас выстроил. Безработные – холостые – рельсы властно, но незаметно направляют путника, превращая прогулку в шествие. Идя вдоль шпал, потому что больше негде, мы подчиняемся размеренному ритму зрелища, которое меняется с каждым шагом.
В этом есть что-то от ритуала – будто Стоунхендж раскрутили и вытянули. В этом есть что-то от парков Версаля, подчинивших природу геометрии. В этом есть что-то от романтического сада, поэтизировавшего даже искусственные руины. Но больше всего тут Нью-Йорка.
Патологический эксгибиционист, этот город жаждет быть на виду и предназначен для того, чтобы на него смотрели всегда и отовсюду. Нет ничего дороже, чем вид из окна. Собственно, Хай-Лайн потому и оказался таким успешным, что предложил Манхэттену новую подвижную раму и отстранил намозолившую сцену. Гуляя по парку, мы глядим на нее не с галерки, не из партера, а именно что с бельэтажа: достаточно далеко, чтобы не смешиваться с толпой, достаточно близко, чтобы не пропустить детали. Все они кажутся необычными, потому что мы сами оказались в измененном – приподнятом – состоянии. Небоскребы видны, начиная с колен. Машины щеголяют крышами, прохожие – шляпами, за Гудзоном открываются холмы. Но, честно говоря, интереснее всего заглядывать в чужие окна.
Ведущий сквозь жилые кварталы путь не позволяет, а вынуждает подсматривать. Других бы это смутило, но Нью-Йорк – экстраверт на стероидах, поэтому на рынке недвижимости немедленно подскочили цены на жилье с выходящими на парк окнами. Одни украсили окна роскошными занавесками, другие, наоборот, отказались от гардин вообще, третий выставил свой портрет, чтобы не терять внимания туристов и тогда, когда его нет дома.
Хай-Лайн поражает тем, что в процессе переустройства мерзких развалин в фешенебельный аттракцион почти ничего не изменилось. Все та же проросшая сквозь нанесенный грунт невзрачная флора, стойкая и упорная, как все живое в Нью-Йорке, одряхлевшее железо, гнутые рычаги, россыпь гальки. Дизайнеры сохранили каждую ржавую мелочь, призывая нас любоваться индустриальной порой, которая заменяет Америке меланхолические древности Старого Света.
Вид сзади
Последний необитаемый остров архипелага, составляющего Нью-Йорк, расположен между Бруклином, Манхэттеном и Атлантическим океаном. Хотя меньше километра отделяет его от даунтауна, сюда два века нельзя было попасть, во всяком случае, штатским. Сразу после революции Губернаторским островом завладела федеральная власть, выстроившая сохранившийся до сих пор бастион. Он защищал начинающую страну от англичан и прочих пиратов. Так продолжалось до тех пор, пока не выяснилось, что сегодня стране угрожают не фрегаты, а бородатые люди с ножами для разрезания ковров. Утратив стратегическое значение, остров не приобрел другого и стал анахронизмом, как и его гарнизон.
Живя по инерции, он был военным лагерем, запертым в капсуле. Надежно изолированная от соблазнов Нью-Йорка, здешняя община сплошь состояла из военных с семьями и вела себя так, будто 1950-е еще не кончились. На острове не было баров со стриптизом, в кино показывали лишь невинные фильмы, девушки носили длинные юбки, юноши стриглись под бокс и собирались в армию. Характерно, что ни у кого не было будильника – всех поднимал армейский горнист. В конце концов базу закрыли, и Билл Клинтон отметил последний день в Белом доме тем, что за один доллар уступил Губернаторский остров Нью-Йорку. С тех пор город не знал, что с ним делать, пока все тот же неугомонный Блумберг не открыл его для широкой публики.
Добраться сюда можно только днем, летом и на пароме. По острову передвигаются либо пешком, либо на велосипеде – дороги остались, но машин нет. Людей тоже. Всеобщее запустение напоминает Чернобыль или Зону из «Сталкера». Военный городок – колониальные особнячки для офицеров и кирпичные пятиэтажки для рядовых – стоит заколоченным. Сквозь бетон пробивается трава, балконы опутали лианы, охранявшие секретные объекты заборы покосились от невостребованности. Тихо, пустынно, немного страшно – словно в Бермудском треугольнике. Жизнь ухнула в дыру пространственно-временного континуума, и ты подспудно ждешь встречи с призраками, но вместо них с большой земли приходят художники.
Каждый надеется вновь заселить остров, обставив его своими скульптурами – проволочные жуки, крашеные тотемы, чучела из автомобильных покрышек, абстрактные формы немарких цветов из недорогих материалов. Не придумав пока ничего умнее, город отдал остров скваттерам от искусства, которое пытается отстоять свое место под солнцем в жестокой конкуренции с уже готовой ведутой.
Дело в том, что Губернаторский остров – идеальная точка зрения. Отсюда открывается непривычный и непревзойденный вид на Манхэттен. Отделенный от повседневной реальности полоской залива, Нью-Йорк встает из соленой воды, словно град Китеж на подносе. В погожий день, когда морской ветер сносит облака к северу, забранный стеклом небоскребов Манхэттен сверкает так, что глазам больно, а душе завидно. Я не представляю себе, как с таким видом из окна здесь жили люди, но знаю, что хотел бы оказаться на их месте. Не я один, конечно, но власти, очумев от обилия бесценной пустоты, никак не решатся отдать остров под застройку.
