Это ощущение комфорта позволило Вэну начать работу над новым проектом. После строительства автоприцепа он решил отремонтировать свою четырехметровую моторную лодку, в которой намеревался рыбачить на озере неподалеку от дома. Это было большое озеро шириной около 42 километров, и ловить рыбу там непросто: надо знать места, где она прячется. Этому искусству Вэна научил еще в детстве отец. Под его руководством они с двоюродными братьями рыбачили с лодки, а ночью ставили на берегу палатку, разбивали лагерь и под гитару пели песни у костра. Когда у Вэна появились дети, он продолжил эту славную традицию с ними. Прошло уже много лет с тех пор, как он в последний раз был на рыбалке; врачи снова и снова предупреждали его о том, что приближаться к водоемам с ИЖС опасно. Но Вэн решил, что, когда наступит лето, он вспомнит, где в этом озере находятся самые рыбные места. Он забросит удочку, устроится в лодке поудобнее, закинув ноги на борт, и будет наслаждаться ясным днем. Вернувшись домой с лососем или форелью, он приготовит рыбу на гриле. Вэн уже купил маленькую удочку для внука. Он хотел научить Дилана рыбачить, но для безопасности нужно, чтобы с ними был кто-то из взрослых. Вэн был воодушевлен, когда рассказывал об этом. Я поняла, что для него воплощение этой мечты действительно стоит возможного риска. Ради нее он осмелится нарушить правила.
«Уж лучше умереть, чем сидеть на одном месте и трястись от страха. Я рискну, — сказал он мне по телефону. — Такова жизнь. Если аппарат откажет, то я умру. Если меня отключить от розетки, я умру. Вот только у меня нет времени переживать об этом». Прошло больше пяти лет с тех пор, как у Вэна начало сдавать сердце, и больше года с тех пор, как его вычеркнули из списка кандидатов на пересадку сердца. В передней брюшной стенке Вэна по-прежнему остается отверстие, он носит куртку с батареями, а на поясе, сшитом его сестрой, прикреплен блок управления устройства. Над Вэном постоянно висит угроза инсульта, кровотечения или поломки аппарата. Скорее всего, нового сердца ему не видать. Но Вэн собирается жить так, как он живет, до тех пор, пока окончательно не откажет здоровье или не сломается ИЖС. Многие не отважились бы на этот путь, но перед лицом невыносимой альтернативы Вэн решился на такую жизнь и не жалел об этом. В тот день после короткого отдыха он собирался, если повезет с погодой, поехать в Walmart. Я улыбалась, когда он перечислял, что собирается купить: канат, якорь, спасательный жилет и рупор. Приближалось лето, и Вэн хотел успеть приготовиться к рыбалке с внуком.
4
Ночные кошмары
после отделения
интенсивной терапии
Настало время утреннего обхода. Мы собрались вокруг постели одного больного. Лицо его отекло от избытка жидкости в организме, а сам пациент был зафиксирован с помощью мягких ограничителей и опутан проводами, пластиковыми трубками и катетерами. Один из резидентов приставил фонендоскоп к груди больного, выслушал сердце и легкие, а потом кивнул головой. С каждым днем состояние пациента стабильно улучшалось. Я положила ладонь на его живот и слегка надавила. Глаза пациента открылись, тело выгнулось дугой, а рука, привязанная к раме кровати, потянулась к интубационной трубке. Инстинктивно я схватила его руку и прижала к кровати. Пациент болезненно поморщился.
Я обернулась к его жене, которая наблюдала за происходящим, стоя в дверях. За прошедшие пару недель мы привыкли к ее постоянному присутствию. В самом начале, когда в организме пациента кишели бактерии и мы не знали, выживет ли он, его жена сутками сидела у его постели. Должно быть, она попрощалась с ним в ту первую ночь, а может быть, в следующую, когда один из интернов тихо произнес ее имя, выйдя в комнату для родственников, и сказал, что у ее мужа снижается уровень кислорода в крови. В те дни утренний обход начинался с этого больного, и мы осматривали его еще раз в конце смены.
Постепенно пациенту становилось лучше. Теперь по утрам мы начинали обход с другого пациента, который находился в более тяжелом состоянии. Скоро должен был наступить момент, когда больной начнет дышать самостоятельно, без помощи респиратора. Сознание его, правда, временами путалось, а приходя в себя, пациент был очень беспокоен и на инструкции реагировал с большой задержкой. Я не особенно задумывалась об этом — для нас главное заключалось в том, что он не умрет и не «повиснет» на аппарате ИВЛ. Этому пациенту повезло. Он выпишется из больницы ослабевшим, но живым и способным самостоятельно дышать.
Однако для него самого картина была не столь радужной; он не считал, что все завершилось благополучно. Позже я узнала, что после интубации трахеи он жил в бесконечной схватке со своими невидимыми тюремщиками. Он был уверен, что его дом сгорел дотла, детей продали в рабство, а сам он, голодный, замерзший, был крепко привязан к кровати. Он явственно видел кровь, сочащуюся со стен. Эти образы продолжали преследовать его и позже, после перевода в другое отделение, и даже дома он в холодном поту просыпался от кошмарных сновидений. Иногда и днем страшные видения вспыхивали в его сознании.
— Похоже, что скоро он сможет обходиться без трубки. Мы надеемся, что завтра сможем ее удалить, — сказала я его жене. Она вздохнула с видимым облегчением.
— Ты слышал?
Она посмотрела на мужа, который изо всех сил лягался, взбивая простыни.
— Завтра трубку уберут! — Она снова повернулась ко мне. — Ничего, все будет в порядке, — добавила она с видимым удовольствием. Я кивнула. Я не имела ни малейшего представления о битве, разыгравшейся в его сознании, и не знала, как это повлияет на его личность. Меня не интересовало, сможет ли он вернуться на работу, как долго будет продолжаться восстановление и как он будет жить после интенсивной терапии. С ним все будет в порядке, и это было правдой, насколько я тогда могла судить. Я думала так до тех пор, пока не познакомилась с женщиной по имени Нэнси Эндрюс.
Это случилось в Балтиморе в начале восьмидесятых, за 20 лет до того, как я впервые переступила порог отделения интенсивной терапии. Нэнси Эндрюс, двадцатилетняя студентка, изучающая искусствоведение, собиралась проверить зрение и подобрать новые очки. С деньгами у нее было туго, и она отправилась в офтальмологическую клинику Университета Джонса Хопкинса, где больных принимали врачи-стажеры всего за $30. Врач решил осмотреть глазное дно и посветил в глаза щелевой лампой, обратив внимание на хрусталики. Он удивился: было такое впечатление, что они находились не на своем месте.
— У вас вывих хрусталика, — сказал он. Не было ли у Нэнси травм головы? Это было бы самое удобное объяснение смещения хрусталиков. Нет, травм головы у нее не было. Молодой врач окинул пациентку взглядом, обратил внимание на ее чересчур стройное телосложение, длинные пальцы и гибкие запястья. Здесь крылось что-то другое.
К концу дня Нэнси оказалась в центре генетического консультирования в ожидании диагноза. Подозрение врача-офтальмолога подтвердилось: у Нэнси был синдром Марфана.
Синдром этот назван по имени французского педиатра Антуана Марфана, который впервые описал его на рубеже XX века. У наблюдаемой им девочки были длинные пальцы и нарушения в строении скелета, обусловленные тотальным поражением соединительной ткани, которая удерживает вместе кожу, мышцы, кости и внутренние органы. Симптомы могут варьироваться от сравнительно легких, как вывих хрусталиков, до тяжелых, а иногда и смертельных поражений аорты, самой крупной артерии, которая выводит кровь из левого желудочка сердца. Девушку направили на обследование. Как будто неприятного диагноза самого по себе было недостаточно, Нэнси узнала, что у нее аневризма дуги аорты, то есть участок стенки сосуда опасно истончился. Врач предупредил Нэнси, что если оставить эту аневризму без лечения, то она может разорваться, что чревато очень серьезными, а возможно, и фатальными последствиями.
