Однажды он начал приходить в себя и откликаться на воздействия. Бен находился теперь не в вегетативном состоянии, а в так называемом состоянии минимального сознания. В начале марта Андреа сообщила в «Фейсбуке» о череде «хороших дней» — во-первых, Бен стал весь день лежать с открытыми глазами, а во-вторых, он впервые рассмеялся. Смех, правда, был не такой громкий и заразительный, как раньше. Это был не тот смех, который раздавался на весь дом, но для Андреа это был знак того, что Бен теперь «здесь». Однако через два дня у него поднялась температура и началась пневмония. Врачи откачали литр жидкости, скопившейся в одном легком. В плевральную полость установили дренаж для отвода накапливавшейся жидкости. «Он неважно себя чувствует, — написала в «Фейсбуке» Андреа. — Планируйте короткие визиты и ведите себя тихо».
Пневмонию вылечили. Еще одним шагом вперед стала процедура по установлению трахеостомической трубки и зонда в желудок. Бен пока еще не мог говорить, но после удаления трубки изо рта и ее установления в трахеостомическое отверстие на шее он начал улыбаться и морщиться, прямо как прежний Бен. Через несколько недель, когда он обрел способность дышать без помощи аппарата, его наконец перевели из ОИТ в профильное неврологическое отделение. «Бена перевели из интенсивной терапии!» — поведала Андреа в «Фейсбуке». Это произошло в середине марта. Теперь у Бена была отдельная палата, и Андреа сразу же украсила ее фотографиями. Здесь, в обычной палате, реабилитация ускорилась. Бен начал есть крекеры и пить яблочный сок. Врачи сначала заменили большую трахеостомическую трубку на меньшую, а затем и вовсе ее удалили. Позже Бен обнаружил маленький рубец на месте трубки и часто с удивлением проводил пальцем по вспухшему розовому участку на горле. В конце марта у Бена начали проявляться некоторые личностные черты. Он стал подмигивать инструктору по лечебной физкультуре и даже пытался флиртовать с медсестрами.
Андреа старалась сохранять оптимизм и надежду на лучшее. Сначала адреналин несколько приглушал тревогу. В первые часы и дни она не знала, выживет ли Бен, и просто испытывала грандиозное облегчение, когда смерть отступила. И все, что она могла делать, — это вставать в несусветную рань, чтобы успеть до утренних пробок приехать в больницу, где она ежедневно оставалась до позднего вечера, наблюдая за Беном и слушая врачей. Она предпочитала задерживаться до прихода ночной смены — так она знала, кто будет ухаживать за сыном ночью, а дежурные сестры и врачи знакомились с ней. Но постепенно Андреа одолели новые тревоги.
Да, ее сын жив, но что с ним будет дальше? Прошли недели, но никто не мог сказать, чего ждать в отдаленной перспективе, и никто не объяснял, как может выглядеть лучший или худший вариант. Она смотрела на сына, сидя на краю его постели. Он мог открывать глаза, иногда ел, но все еще не мог говорить. В душу матери закрадывалось сомнение: что, если Бен останется таким навсегда?
Она понимала, что своими вопросами ставит врачей в трудное положение — они не хотели хоронить надежду и не могли давать нереалистических обещаний. Но Андреа от этого было не легче. «Если бы я позволила себе все время думать об этом, то будущее превратилось бы… — Андреа сделала паузу, по лицу пробежала мимолетная тень. — Даже говорить не хочу об этом». Она продолжала делать то, что могла: обновлять страницу Бена в «Фейсбуке». Она призвала подписчиков скачать и заполнить бланк медицинской доверенности, даже если они молоды и здоровы, потому что никогда не знаешь, что может случиться в следующую минуту. Андреа не хотела, чтобы другие столкнулись с бумажной волокитой, как она. Бен не подписал такую доверенность, и это долго мешало Андреа стать опекуном своего совершеннолетнего сына. Теперь мать сосредоточилась на новой цели: пришла пора покинуть больницу и перейти на следующий, более обнадеживающий этап — этап реабилитации.
В сравнении с серым бетоном госпиталя реабилитационный корпус выглядел сияющим дворцом. Он располагался в нескольких минутах ходьбы от больницы и там работали по большей части те же врачи, и все же отделение реабилитации казалось Андреа другим миром. Высокое здание со стеклянными стенами, из палат открывался вид на реку Чарльз. Казалось, здесь случаются хорошие вещи, и Андреа была очень рада, что Бена перевели сюда. Родственники всегда радуются, когда их близких переводят в отделение реабилитации. Выписка из больницы означает, что больной уже не балансирует на грани жизни и смерти, самое страшное миновало. Настало время собирать камни и стремиться к выздоровлению.
Но этот период влечет другие сложности. Бен не мог остаться в отделении реабилитации навсегда. После перевода начинается отсчет времени страховки (большинство страховых компаний оплачивает пребывание пациента в отделении реабилитации в течение 6–10 недель). Эти временные рамки вынуждают родственников считаться со своими реальными возможностями и с тем фактом, что улучшения могут оказаться не такими значительными, на какие они рассчитывали. Собственно, улучшения могут вовсе не наступить.
Прошел месяц с той субботы, когда у Бена остановилось сердце, и машина скорой помощи перевезла его в современное здание, где Бену предстояло провести ближайшие месяцы. В то время Бен был не в состоянии выполнять даже элементарные инструкции. Но он мог тянуться за показанными ему предметами. Он мог есть. Он мог артикулировать слова, хотя и не всегда осмысленно. Сохранившаяся способность к членораздельной речи свидетельствовала о достаточно высокой вероятности благоприятного исхода. В тот день, когда Бена перевели в отделение реабилитации, его мать написала: «Перевод проходил довольно медленно. Бен сидел в кресле-каталке, санитар вез его в палату, а мы шли рядом и осматривались. Когда придете к Бену, не волнуйтесь, увидев сетчатый тент над кроватью. Его установили специально, чтобы Бен не смог встать и уйти».
Андреа пропустила только один день в отделении реабилитации — когда ходила на спектакль, в котором играла ее дочь. Она училась в выпускном классе и готовилась к поступлению в колледж. Не так давно Андреа и ее дочь представляли, как будут проводить время вдвоем, когда братья уедут из дома. И вот сложилось так, что сначала домой вернулся Грег, а потом у Бена случилась передозировка. Теперь дошло до того, что Андреа не знала, что изучает в школе ее младший ребенок. Пусть Андреа уже не опасалась за жизнь сына, она все же не хотела оставлять его одного. Он как будто снова стал маленьким ребенком, который требовал ежеминутного присутствия матери, которая следит за ним, подбадривает и при необходимости выступает от его имени. Она была рядом, когда через полтора месяца после передозировки Бен встал с кресла-каталки и сделал свой первый шаг. В тот же день он самостоятельно почистил себе зубы. Мать с трепетом наблюдала за этими действиями. «Вы только посмотрите, что он делает!» — написала она.
«Я запостила лучшие фрагменты дня Бена», — сообщила Андреа в «Фейсбуке» несколько недель спустя. Из состояния минимального сознания Бен перешел в ясное сознание, и мир, в котором он очнулся, показался ему пугающим и непонятным. Жизнь была полна инструкций, только он не знал, как их выполнять. Многие предметы и виды деятельности были Бену знакомы (несмотря на нарушения памяти, он без колебаний открывал свой телефон), хотя и стали какими-то другими. Врачи сказали Андреа, что беспокойство Бена совершенно нормально, и она старалась общаться с ним спокойно и уверенно и ждала проблесков узнавания — улыбки при виде друга, смеха, объятий.
